Но хватит о большой политике. Вернёмся к делам семейным. Сына вашего освободить не сможет даже Президент. Национал-патриоты его тут же поднимут на вилы. Я тоже не отношусь к категории политических самоубийц. Есть только один способ оказаться ему на свободе. Я могу добиться, чтобы его обменяли на кого-нибудь из статусных украинских военных, попавших в плен к сепаратистам. Но ещё раз повторяю: фигура для обмена должна быть очень заметная. Ведь ваш пострел в Донбассе много чего успел натворить.
Берта Соломоновна Михельсон (Розенбаум), посмертные записки (Тель-Авив)
Когда хохол родился, еврей заплакал.
Анекдот
Дорогой мой сын Марк! Твоя жадная до денег жена Анна, наверняка, рассчитывает и тебя настропалила, что после моей смерти ты получишь большое наследство, но вас ждёт жестокое разочарование. Все сбережения твоего покойного отца и свои тоже я завещаю государству Израиль, ставшему для нас настоящей родиной. Ты сам сделал свой выбор, когда отказался уехать с нами и женился на этой меркантильной малоросской мещанке. Твои дочери — не от еврейской матери, поэтому я не могу признать их за своих внучек и ничего оставлять им не хочу.
Последние события на Украине только укрепили меня в этом решении. Ставка новой власти на украинский национализм и русофобию, попомни мои слова, доведёт страну до большой трагедии. Крайними, как всегда, окажутся евреи, и всё закончится жестокими еврейскими погромами.
Последний мой тебе материнский совет — продавай имущество и переезжай в Израиль. Если в тебе осталась хоть капля еврейской крови, ты так и поступишь. А чтобы в твоем сердце не возникло сомнения, я оставляю тебе в наследство свои мемуары. Опубликовать их в Украине тебе вряд ли удастся, перешли рукопись в Россию, только не в либеральное издание. Русские честнее украинцев. В XX веке они настрадались не меньше евреев. У них выработался иммунитет к фашизму.
Твоя еврейская мать — Берта Михельсон.
Я была единственным ребёнком в семье. Мой папа держал ювелирный магазин на Старой площади во Львове.
Мама занималась домом, воспитывала меня. К 16 годам я знала три иностранных языка: английский, французский, итальянский. О родных языках — идише, немецком, польском, украинском и русском — я вообще молчу, на них мы говорили дома, в гимназии, на рынке, с учителем музыки. Родители мечтали, чтобы я поступила в консерваторию. Мама грезила о Милане, а папа — о Вене. Они хотели ещё детей, но моё рождение далось маме тяжело и я оказалась её последним ребёнком. Родители во мне души не чаяли. Любили, баловали, как принцессу. Они были ещё очень молоды. Обоим по тридцать пять. Нас с мамой незнакомые люди часто принимали за сестёр. Так хорошо она выглядела!