С приходом Красной Армии отцу пришлось расстаться с ювелирным магазином. Он сильно переживал, что много ценностей реквизировала советская власть, и не знал, как будет рассчитываться с поставщиками из Германии. Но ломбард у него остался. И отец успокаивал себя тем, что если придут немцы, то он сразу выставит ломбард на продажу, вырученной суммы как раз хватит, чтобы расплатиться с кредиторами.
30 июня 1941 года во Львов вошли немцы. Папа очень нервничал. Накануне он получил с оказией письмо от своего двоюродного брата из Кракова, что немцы убивают всех евреев, не щадят ни женщин, ни детей. И хотя в его голове не укладывался весь ужас послания (как цивилизованная, культурная нация может творить в современной Европе такое варварское средневековье?!), он собрал все оставшиеся дорогие украшения в дорожный саквояж, велел нам с мамой одеться для путешествия и на всякий случай спрятаться на чердаке. Саквояж: он отдал нам. Мама плакала, причитала, не хотела оставлять папу одного в ломбарде с немцами. Но он был непреклонен:
— Если со мной что-нибудь случится, дождитесь ночи. Уходите из города. И просёлками догоняйте Красную Армию. Доберётесь до Киева. А там моя сестра Сара вас приютит. Русские — тоже не ангелы, но они хоть не убивают.
На чердаке было пыльно, навалено много старых ненужных вещей. Мне постоянно хотелось чихнуть из‑за пыли, но мама всякий раз закрывала мне рот своей ладонью. Через решетчатые духовые окна хорошо был виден только карниз с ворковавшими голубями. Их были сотни, и эта подвижная куча перекрывала весь вид на площадь.
Но раздался шум моторов, и голуби взлетели, как по команде. На площади стояла вереница грузовиков. Из кузовов выскакивали солдаты в немецкой форме с автоматами и кинжалами. Рукава на мундирах засучены выше локтя, кинжалы на солнце сверкают, как молнии, а говорят они почему-то по-украински, а не по-немецки. Как бесноватые, с пеной на губах и дикими вытаращенными глазами, они врывались в лавки напротив нашего дома с криками: «Ляхов, жидов, москалей, коммунистов — на ножи! Режь их! Слава Украине!».
А потом, окровавленные, как мясники, хохоча, выламывались обратно на площадь с бутылками, кусками колбасы и шматами сала. Плескали себе в глотки горилку прямо из бутылей и вновь врывались в дома за очередными жертвами.
— Там же папа! — вскрикнула я, поняв, что с нашей стороны улицы творится то же самое.
— Тише, тише, дочка. Наш папа — умный. Он давно уже успел спрятаться, — успокаивала меня мама, но слёзы сами текли из её глаз.
Из окна на соседней крыше посыпалось стекло, на мостовую полетели оконные рамы. Через решётку я видела, как озверевшие украинцы в гестаповской форме с сатанинским хохотом выбрасывали со второго этажа на уличные булыжники одного за другим семерых детей сапожника Рошаля. Старшему Мойше не было и четырнадцати, а младшему их сыночку (имя забыла) и трёх месяцев не исполнилось.