Свобода обняла Вяченегу, с высоты своего роста склонив голову на её плечо.
– Матушка, я не боюсь смерти. Я сама была на её пороге и победила.
– О дитятке думай, родимая. – Поцеловав её в лоб, Вяченега окинула её бесслёзным, но смягчившимся взором. – Ему это совсем ни к чему.
– Всё, всё, ягодка, – вмешалась Смилина, обнимая жену за плечи и быстро чмокая её в висок. – Ложись спать, уже поздно. А завтра я кого-нибудь пришлю за тобой.
– Да какой мне сон, о чём ты? – покачала головой Свобода.
– Ну, хотя бы просто приляг. Давай, давай, на бочок. А нам пора. – Смилина ещё раз поцеловала тёплую бьющуюся жилку на виске супруги – уже крепче и нежнее.
Переступая порог родительского дома, Смилина окунулась в плотную, гнетущую и вязкую, как холодная топь, пучину горя. Звон плача сразу врезался острыми краями ей в сердце. Драгоила, ещё не успевшая помыться и переодеться, с порога обняла Смилину.
– Ох, сестрёнка, – только и прошептала она.
Крепко сжав её в объятиях, Смилина застыла взором на окровавленной льняной простыне, под которой проступали очертания лежавшего на лавке тела. Озарённая скупым отсветом масляной плошки, эта простыня безмолвно кричала бело-красным страшным пятном – не спрячешь глаза, никуда не денешь взгляд. Вдова Милаты, золотоволосая Таволга, тонкая, как тростинка, сидела на полу у изголовья покойной. Её серые глаза таяли весенними льдинками, а плач струился тихо и надломленно. Старшая дочка, кошка-подросток, устроилась на корточках рядом с нею и обнимала за плечи. Уже сейчас суровая и сдержанная – вся в бабушку Вяченегу, – она казалась совсем взрослой, хотя телесно подрасти ей ещё предстояло. Младшая девочка, белогорская дева, безмолвно роняла слёзы, не сводя потерянного и полного ужаса взгляда с самого большого кровавого пятна на простыне – прямо напротив лица. Очертания головы под тканью смертного савана Смилине показались странными – слишком плоскими, точно череп был сплющен в лепёшку.
Жена оставшейся в живых сестры, коренастая, с тяжёлой грудью и большими чувственными губами, тоже подошла к оружейнице обняться.
– Здравствуй, Смилинушка. Ох, беда-то какая…
– И ты будь здрава, Дворята. – Смилина низко склонилась и поцеловала родственницу в яблочно-круглую щёку. – А ваши дочурки где?
– Я их в постель отправила, нечего им тут делать, – ответила женщина.
– Не до сна им, должно быть, – вздохнула Смилина.
Сердце велело ей присесть около младшей племянницы, сиротливо ёжившейся и вздрагивавшей плечами. Матушку Таволгу обнимала и поддерживала её сестрица-кошка, а вот её саму бросили один на один с её ужасом и горем.