«Оок! Оок! Оок! — закричала где-то близко в болоте глухарка. — Оок! Оок! Оок!»
И глухарь сразу ответил — заточил яро, как раньше, песню за песней. Локтев сел, наклонился в одну сторону, в другую. Вот он, большой коричневокрылый петух; сидит почти на самой вершине, сверкает белым пятном подкрылья, яростно трясет зеленой шеей.
Выстрел грубо, но ненадолго оборвал птичьи разговоры в лесу.
Когда Локтев подошел к болоту, солнце сквозило между рыжими стволами сосен. Туман расстилался по мшарине, и там, невидимые, гремели крыльями, щелкали и точили глухари, сливая голоса в единую неумолчную песню.
— Замечательный ток! — радостно и почему-то вслух сказал Локтев и тут же подивился слабости и никчемности голоса.
Но радость и неожиданное ощущение счастья не уходили. Захотелось рассказать Алексею, какой большой ток собрался на боровине. Потянуло к людям. Локтев поправил на плечах тяжелый мешок зашагал вниз по ручью, чтобы прямиком выйти в поле.
Быстрая, играющая слепящими бликами вода разлилась по всей пойме и продолжала прибывать, обламывая с затопленных ивовых кустов пластиночки льда, пристывшие за ночь. Тонкий, нескончаемый звон стоял над ручьем.
Все было прекрасным в это прозрачное весеннее утро. Кулик-перевозчик, потряхивая крыльями, словно танцуя, перелетел с берега на берег. В заводине близко подпустил кряковый селезень. Он бойко взлетел, подняв водяную пыль, и маленькая радуга заиграла там, откуда вспорхнула нарядная птица.
Облачко синей перелески лежало на полянке у ног белоствольных берез. Откуда-то появился заяц; заметив человека, он неохотно допрыгал до синего облачка и прилег среди цветов. Локтев улыбнулся забавной мысли, что заяц выйдет из них голубым.
Седое от инея поле отсвечивало солнцу тысячами светлых искр. У опушки, то яростно чуфыкая, то воркуя, как голубь, токовал тетерев.
Много раз видел Локтев полую воду, селезней в брачном пере и поющих косачей, но сегодня удивился всему этому по-иному, на душе стало радостно. И чем радость становилась сильнее, тем больше хотелось к людям. Локтев уже почти бежал по дорожке над откосом, желтым от веселых глазков мать-и-мачехи.
Над домиком лесника неподвижно утвердился столбик прозрачного дыма — Катя печку топит. Самовар уже, верно, готов; шумит, на солнце поблескивает. В избе свежим хлебом пахнет. Сядем сейчас с Алешей за стол…
А что, может быть, и мне тут рядом скворечник поставить? Или лучше опять для других строить?
Из синего-синего неба, прямо от перистого облачка, донеслись странные голоса — не жалоба, не разговор, не песня, а словно призыв: «К нам! К нам!»