— Мы не во Франции.
— Тогда почему же вы пользуетесь французскими духами?
— Это лучшие духи.
— Конечно; однако, если вы уважаете одно правило, это надо распространить и на все остальные.
— Да скажите же мне, Ли Андерсон, где вы всего этого набрались?
— Это блага образования, — насмешливо проговорил я.
— В каком колледже вы учились?
— Ни в одном из тех, что известны вам.
— То есть?
— Я учился в Англии и Ирландии, прежде чем вернуться в США.
— Почему вы занимаетесь тем, чем сейчас занимаетесь? Вы могли бы зарабатывать больше денег.
— Я зарабатываю достаточно для того, что мне нужно, — сказал я.
— А какая у вас семья?
— У меня было два брата.
— И?
— Младший умер. Несчастный случай.
— А другой?
— Жив. Он в Нью-Йорке.
— Я хотела бы с ним познакомиться, — сказала она.
Казалось, она рассталась с той грубостью, которую демонстрировала у Декстера и у Джики, и забыла, что я делал там с нею.
— Я предпочитаю, чтобы вы его не знали, — сказал я.
Я и вправду так думал. Но я ошибался, думая, что она все забыла.
— У вас забавные друзья, — сказала она, резко переходя от одной темы к другой.
Мы продолжали танцевать. Между одной вещью и другой практически не было пауз, и это помогло мне избежать ответа.
— Что вы сделали с Джин, в тот раз? — сказала она. — Она сама не своя.
— Ничего я с ней не сделал. Я только помог ей протрезветь. Есть известный набор приемов.
— Не знаю, может быть, вы мне морочите голову. С вами трудно это понять.
— Да я прозрачен как хрусталь!.. — заверил я ее.
Теперь была ее очередь не отвечать, и в течение нескольких минут она целиком предавалась танцу. Она расслабилась в моих руках и, казалось, ни о чем не думала.
— Хотела бы я быть там, — сделала она заключение.
— И я хотел бы того же, — сказал я. — Тогда бы вы сейчас были спокойны.
От этой фразы у меня самого загорелись уши. Я вспомнил тело Джин. Взять их обеих и одновременно прикончить, предварительно все сказав им. Невозможно…
— Я не верю, что вы думаете так же, как говорите.
— Не знаю, что я должен сказать, чтобы вы поверили, что я так и думаю.
Она горячо запротестовала, заявила, что я педант, а потом обвинила меня в том, что я говорю как австрийский психиатр. Это было слегка чересчур.
— Я хочу сказать — в какие моменты вы верите, что я говорю правду?
— Мне больше нравится, когда вы ничего вообще не говорите.
— И когда я вообще ничего не делаю?
Я сжал ее покрепче. Она, без сомнения, поняла, на что я намекал, и опустила глаза. Но я не собирался оставить ее так легко. К тому же она сказала:
— Это зависит от того, что вы делаете…
— Вы одобряете не все, что я делаю?