Как могла не взять к себе на воспитание двух маленьких родственников Завьялова, если их родителей отправили в лагерь? Разве детям было бы лучше в воспитательном доме?
Сын за отца не отвечает, почему мы должны отвечать за предков и даже близких родственников, сделавших что-то не то?
Но меньше всего мы понимали стремление приписать разыгравшуюся трагедию намерению навредить советской культуре. Меньше всего мы хотели вредить тому, чему служим. Можно ссориться из-за гримерок, цветов, поклонов, ролей, в конце концов, но вредить театру, которым мы живем!..
Но с каждым побывавшим в каюте товарища Строгачева атмосфера становилась все напряженней. Уже никто ничего не рассказывал, даже Ряжская не ведала, что там творится. ОГПУшник выбирал жертв по одному ему ведомой схеме. Хотя логика в ней была: последними попадали в его каюту мы трое – Тютелькин, Гваделупов и я. С Суетиловым поговорили в числе первых.
Дошла очередь и до меня…
– Перед смертью исповедуются для передачи опыта следующим поколениям, дети мои! – зачем-то объявила я и отправилась на Голгофу, впрочем, не слишком переживая. Не убьют же меня? А если убьют, то я им покажу! Буду являться каждую ночь в образе Привидения отца Гамлета и требовать сознаться в убийстве коня Александра Македонского.
Ряжская напутствовала меня:
– Руфа, будь серьезной, это не Проницалов. Это гораздо хуже.
– Проходите, товарищ Раевская Руфина Григорьевна, восемнадцатого года рождения.
– Да, – согласилась я и уточнила: – Восьмого июля в шесть часов пополудни.
Строгачев шутку не принял, посмотрел взглядом объевшегося кроликами удава и заметил:
– Время можно не уточнять.
– Я на всякий случай, чтобы ни с кем не спутали.
Строгачев шутить был вовсе не намерен. Он кивнул, чтобы присаживалась, и открыл одну из довольно толстых папок из левой стопки на столе. Прикинув количество документов слева и справа, я поняла, что каждая папка означает одного человека и перемещается из одной стопки в другую после беседы. Строгачев уже устал. Не позавидуешь…
Я огляделась.
Помимо папок на столе в обычном стакане с подстаканником карандаши. Они так остро заточены, что вполне могли использоваться как холодное и даже метательное оружие. Кого он боялся?
Крышка ящика, который следом за Строгачевым принесли на пароход матросы, откинута, в нем небольшая стопка папок. Судя по фамилии на верхней, это дела тех, кто благополучно отпущен домой. На кровати другая, там Ряжская, а значит, отработано без последствий. Ангелина может радоваться, надо только посоветовать ей не болтать лишнего, чтобы папка не перекочевала в другую стопку.