Побережье было изрезано большими и малыми бухтами. К морю выходили скалы, далеко выступая за линию прибрежной полосы. У скал, взметенные предзимними штормами, громоздились завалы битого льда. Обходить их было трудней, чем двигаться по торосистым морским полям. И отряд сошел с прибрежной полосы, проложив тропу в версте от берега.
Тимофей оглянулся через плечо и увидел низкое солнце. Зимний день подходил к концу. Торосы в косых лучах опускавшегося к горизонту тусклого северного светила прочерчивали по льдам длинные синие тени, и Тимофею показалось, что он видит не застывшее снежное плато, но вздыбившееся высоченными гребнями море. Белые промежутки между торосами были подобны пенным полосам, а громады торосов, обращенные к взору черными, затененными сторонами, вздымались, как валы, поднятые тайфуном. Портянка знал, что конец зимнего дня — лучшее время для продвижения отряда: ватага уходила от солнца, в эти короткие минуты отдыхали глаза у людей и собак, и отряд двигался намного быстрей, чем в сиянии дня. Но знал он и то, что медлить со стоянкой негоже, — в темноте было намного труднее разбить лагерь и расположиться на ночь. И все же затягивал время, хотя и считал минуты до мгновения, когда надо будет дать знать о повороте к побережью. Минуты эти давали версты… Наконец он решился, крикнул и замахал рукой передовым нартам.
Отряд вышел к устью неизвестной речушки, берега которой поросли черным кустарником и невысокими рябинами, ярко горящими пунцовыми гроздьями ягод. Место для стоянки выбрали под скалой, в закрытом от ветра распадке.
Люди Севера ценят минуты отдыха, и на привалах не нужно никого ни торопить, ни подгонять.
Как только останавливались нарты, первой заботой было накормить собак. Псы с голодным урчанием хватали на лету куски юколы и укладывались в снег, никогда не пытаясь отнять друг у друга долю. Юкола была каменной, но клыки северных собак казались тверже камня и с необычайной поспешностью рвали, дробили мороженую рыбу.
Ватажники и коняги рубили кусты, валили хрупкие на морозе рябины, и по всей стоянке уже загорались костры, нанося теплый дымок. Его вдыхали с облегчением, как обещание долгожданного покоя. И даже собаки, несмотря на голод, поднимали морды от долгожданной юколы и трепетными ноздрями втягивали горьковатый, но, наверное, и для них сладостно пахнущий жизнью дым костров.
Над огнем навешивали котлы, набитые льдом и снегом, а вкруг пламени накладывали из веток и мха настилы для сна. Вода бурлила в котлах, и лица людей добрели.
Евстрат Иванович провиантского припаса для похода не пожалел, и Тимофей был щедр. Котлы на кострах загружались обильно. А сон валил ватажников, и руки медленнее и медленнее тянулись к вареву. Сон костяной индейской иглой зашивал накрепко веки, однако люди никогда не забывали нарубить веток достаточно, чтобы огонь не угас до утра.