— Не сообразил, что надо бы пару ботинок купить, — кричал отец. — Подожди, вот зашвырну я ее в огонь, твою книжку, черт бы ее драл!
— Ума-то в голове, будто только нынче родился, — ворчала мать.
Угроза отца привела Брайна в ужас, он уже видел, как пламя пожирает листы книги.
— Это моя книга! — выкрикнул он.
— Не нахальничай. — сказал Ситон, — не то смотри, парень, дождешься.
Брайн уже не мог удержать слез, и отец с матерью это видели.
— Хоть бы война какая поскорей, чтобы всех нас убило! — неистовствовал Брайн.
— Что мелет, а? Только подумать! — сказала мать. — И где это он выучился такому?
Отец дал ему затрещину.
— Скажи еще хоть слово — увидишь, что я тогда с тобой сделаю.
— Подождите, дайте только мне вырасти! — крикнул Брайн.
Но Ситон на это сказал лишь:
— Дочитается, совсем дураком от своих книжек станет.
Они пили чай, а он сидел возле камина, силясь подавить рыдания, и это было нелегко, потому что он ясно понимал теперь, как дурно поступил. Но ненависть к родителям и жалость к самому себе пересилили, он не мог остановиться и все плакал.
Вера протянула ему чашку с чаем.
— Пей, брось реветь, конец света еще не настал.
Глаза его были прикованы к обложке, где храбрец со шпагой, казалось, плевал на всех на свете и никаких забот не ведал. А если и случались у него заботы, то лицо и шпага красноречиво говорили, что стоит только сразиться на поединке, и забот и неприятностей как не бывало.
Он ел хлеб с джемом, а сам продолжал читать. Книга постепенно овладевала им, и с каждой секундой шум и свет в доме отходили куда-то все дальше, а он уже спускался в подземелье замка Иф вместе с Эдмоном Дантесом, шел следом за стражей, невидимо проникал в камеру и всю ночь прислушивался к перестукиванию и перешептыванию через гранитный пол, слышал, как терпеливо царапает и скребет герой, стремящийся к свободе, и убеждался, что даже подземелья и гигантские тюрьмы не в силах удержать людей в своих стенах навеки, хотя четырнадцать лет — срок немалый, на четыре года больше того, что успел прожить Брайн. Он прислушивался к стуку и скрипу самодельных инструментов и к еле слышному голосу — словно то был голос мертвеца, — говорившему о знании, свободе, о сокровищах, скрытых на острове Монте-Кристо.
Мистер Бейтс чувствовал, что он бессилен утихомирить класс. Мальчики были взбудоражены, говорили все разом.
Регулярного расписания как не бывало, будто ветром его унесло. Карту Южной Америки, нарисованную на доске (белым мелом — морские границы, коричневым — длинный изгибающийся хребет Анд), староста стер и до того забылся, что вытряхнул тряпку прямо в классе; облака коричневой и белой пыли проникли в толщу косых лучей света, падавших через окна.