Перекличка присутствующих и молитва перед учением — все было позади, но мистер Бейтс, к неописуемому восторгу ребят, продолжал писать что-то за своим пюпитром. Брайн сидел довольно близко, он слышал резкий неровный скрип пера и шелест переворачиваемой бумаги. Что он там пишет в такой день? На кого тратит эти необыкновенные, неповторимые минуты? Может, это самое лучшее, что он мог сделать в ожидании развития событий. Вздумай он отправить мальчишек в зал петь гимны, они бы, пожалуй, учинили бунт, а если бы и повиновались, то так вызывающе и дерзко, что сохранить строгую дисциплину оказалось бы уже невозможным.
— Бозуорт! — крикнул мистер Бейтс, заметив меловую пыль, осевшую на рукавах пиджака и на листе бумаги. Он бросил на старосту ледяной взгляд. — Сколько раз должен я повторять, что тряпку следует вытряхивать не в классе?
Но Бозуорт правильно угадал, что это только протест, не угроза.
— Простите, сэр, — сказал он, положил тряпку на перекладину доски и отправился к своей парте. Извинение его осталось без ответа, мальчики по-прежнему видели лишь озабоченно склоненную голову, слышали скрип пера по бумаге — словно настойчивое царапанье барсучьих когтей.
Можно было подумать, что он пишет книгу. Шум в классе все нарастал, расходившееся море билось о преграду — скрип пера — и заставило наконец отклониться в сторону поток мыслей мистера Бейтса.
— Молчать! — рявкнул он, но море не отхлынуло, голос мистера Бейтса услышали только те, кто сидел совсем близко и всегда остерегался поднимать слишком большой шум. — Вы замолчите или нет? — крикнул он угрожающе.
Рев утих, волны отхлынули, но тишина, сменившая тревожный гул голосов, парализовала перо мистера Бейтса. Он сделал строгое лицо и обвел глазами сорок мальчишек, сидевших перед ним. Царапнув дужкой за ухом, поправил очки — ненужный жест, но в этот момент требовалось занять чем-то руки. Взгляды со всех четырех рядов старых изрезанных ножами парт с двумя неподвижно замершими учениками на каждой сошлись, как в фокусе, на его лице. Он безошибочно понимал, что этот молчаливый коллективный взгляд выражает ожидание, что все ждут от него каких-то слов; и секунды, проходившие в тишине, становились зловещими, потому что он не находил, что сказать. Он, всегда державший класс в узде, не прибегая к тираническим мерам, впервые не мог раскрыть рта, не мог заговорить с ними о том, что, как колючий кустарник, разрасталось в их сознании.
— Я полагаю, вы знаете, — решительно прервал он молчание, — что сегодня вам раздадут противогазы?
Вопрос не нуждался в ответе. Все почувствовали облегчение оттого, что он обратился к ним так ясно и прямо. Напряжение на лицах исчезло, по ним пробежала от одного к другому улыбка, будто прокатилось яблочко, подгоняемое ветром.