За ужином он сидел рядом со мною, и я в самом деле боялась, чтобы мои тетки не лопнули от ярости[177]. О, с какими существами мне суждено провести большую часть моей жизни — лучше бы было быть окруженной неодушевленными вещами и животными, лишенными ума, чем людьми, которые не знают и не хотят знать никаких чувств. — Это унижает человечество. Сегодня утром разговор только и шел, что о позоре, о мерзости кокетства. — «Да», бормотала я, оставляя комнату, «кокетничать — и находить удовольствие в обществе людей, которые умеют любить и чувствовать, это две вещи очень разные».
Я уже принимаю спокойный вид к завтраку, где наверное не преминут пустить несколько лукавых стрел на мой счет, и наложу последний штрих, — т. е., чтобы взбесить их еще более, я притворюсь, что их не понимаю.
11-е [июля].
Ожидание мое не было обмануто. Они удивлялись, как некоторые особы афишируют себя до такой степени, чтобы поддерживать в обществе разговор с молодым человеком в течение двух часов. — «О, разумеется», подхватила я, «требовалось бы заставить меня совершенно потерять голову, чтобы вынудить меня проболтать с мужчиной даже пол-часа». Я не могла продолжать разговора, так как Сашенька пришла меня навестить. Теперь я с нею разлучена на многие годы, может быть навсегда. Да, я почти в этом уверена, смерть не долго оставит меня блуждать на земле! И, действительно, что делать мне с моей жизнью? Кому могу я быть полезной? Моя Катенька[178] и моя Сашенька, может быть, будут сожалеть обо мне в течение нескольких дней, а прочие едва лишь перекрестятся о спасении моей души; моя сестра получит мое наследство в утешение, и будет в восторге от своего положения; мои родные — но разве не слышала я часто от них, что я им в тягость? А единственный человек, в котором я хотела бы вызвать сожаление, не изгнал ли он уже меня из своего сердца и воспоминания[179]! Мне, значит, не о чем сожалеть в этой жизни. Правда, что я была любима людьми, которые мне не правились, свет меня чествовал, меня ласкал, — и притом, даже не вызывая во мне улыбки от чистого сердца.
На этом месте моего дневника пришла тетка, вероятно, раздосадованная своею горничной. Она завела разговор с простодушным дядей по поводу неблагодарных. Бог мне свидетель, что я оставалась в задумчивости и не обращала никакого внимания на ее любезности, — я знаю наизусть ее деликатные выражения как вдруг она обернулась в мою сторону и, задыхаясь от гнева, спросила, как смею я исподтишка смеяться над ее словами. Напрасно я утверждала, что я их даже не слыхала, — она лишь приходила в еще большую ярость и умоляла небо и ад освободить ее от моей особы.