И кукла эта была удивительно похожа на ту, что на задах кабака сжимала в руках Кроха Грета.
И это оказалось последней мыслью Утера Махони. Потом тьма сомкнулась над ним – и не стало ничего.
* * *
Утер пролежал пяток дней – и почти сутки без движения и сознания. Обихаживала его Толстая Гертруда, Утеру же все мерещилось дурное: то мертвое лицо Альбериха Грумбаха, оскаленное и с кровью на губах, то Кроха Грета, что протягивает к нему свою ручку, вот только ручка у нее – деревянная.
За пять дней этих Дитрих Найденыш зашел к нему лишь единожды – на второй день, когда Утер уже пришел в себя, хотя то и дело впадал не то в сон, не то в оцепенелость. Зато дважды на день приходил рыжий Херцер, заполняя, казалось, все свободное место в комнатке. Приносил кружку пива, громко отхлебывал, утирал пену с усов.
Он-то и рассказал обо всем, что успело случиться после Утерова ранения. Как Дитриха чуть не вздернули, когда «богородичные детки», услыхав шум, ворвались в комнату своего капитана и нашли его мертвым, а Дитриха – всего в чужой крови. Как Ольц с Херцером и кнехтами их отбили, и как «детки» едва не взбунтовались. И о том, как все успокоилось, когда Арнольд Гольдбахен под пыткой сознался, что колдовством наводил смерть на добрых мещан Альтены.
– Послезавтра, в пятницу, спалят его близ магистрата, на площади, – сказал Херцер.
Как же это, пронеслось в голове у Утера, ведь за убийствами стоял вовсе не бывший советник. Но вспомнился и спор Ортуина Ольца с молодым ведьмобоем – об истине и справедливости: как видно, справедливость-то нынче и одержала верх.
И вот в пятницу, когда назначено было воздаяние справедливости «страшному колдуну и некроманту» (как звали Гольдбахена в Альтене), Утер Махоня встал с постели. Рана его, туго перебинтованная, не кровавила, а вот мышцы ослабли и отказывались слушаться. Раз-другой он прошелся по комнате, держась за стены и чувствуя, как предательски гнутся колени да шумит в голове. В другой день он бы лег и не поднимался хотя бы до обеду, однако с улицы доносился шум, становясь все громче, и потому, кое-как одевшись, Махоня двинулся вниз по лестнице, в общий зал «Титек».
Однако здесь силы покинули его, и Утер рухнул на лавку в углу корчмы. Фриц Йоге, оставшийся на хозяйстве, выставил кувшин светлого пива, отмахнувшись от слов Махони о деньгах.
И каково же было удивление того, когда скрипнула лестница, и вниз сошел Дитрих Найденыш – бледно-зеленый, с помятым лицом и красными глазами. Ведьмобой был пьян – причем, похоже, вчерашним еще хмелем.
– Господин бурш, – сказал он, упав на лавку и с отвращением глядя на пододвинутое ему Утером – из человеколюбия и милосердия – пиво. Наконец, тяжело мотнув головой, отставил кувшин, так и не притронувшись к хмельному. – Слыхал уже, – проговорил, – как нынче справедливость побивает истину?