Он взял Гриниху за руку и усадил на лавку. Сел напротив нее и глухо проговорил:
— Когда твой Иван умер, кто к тебе пришел — Бут или я? Кто от своих детей кусок отрывал да твоим носил? — Его голос зазвенел горькой обидой. — Мне твои дети вроде как родными стали.
— А я им, по–твоему, мачеха, что ли? Что ж я, своей дочке счастья не хочу?
Гриниха хотела встать, но Григорий Петрович удержал ее на месте:
— Больно мне смотреть, Глаша, как ты над дочками глумишься. Если б Иван живой был, всыпал бы он тебе хороших плетюганов! Богатства тебе чужого захотелось? Да они тебя через год и на порог не пустят, внука понянчить не дадут…
Гриниха сидела, низко опустив голову. И в самом деле, что такое она для Бутов? Батрачка, которая ряд лет гнула спину на их земле. Да разве они признают ее когда–нибудь за свою родню? Да и Марина… Чем будет она в их доме?
Эти мысли, впервые пришедшие ей в голову, настолько смутили ее, что она не нашлась, что возразить Семенному. Она по–своему любила Марину, и ей искренне хотелось для нее счастливой жизни. А вдруг Марина в самом деле на всю жизнь станет батрачкой в семье Бутов? Старая Гриниха хорошо знала суровый нрав Бута, и ей стало страшно за дочь…
— Довольно с ума сходить, Глаша! — с особой лаской продолжал Григорий Петрович. — Не первый год друг друга знаем. — И, улыбаясь, посмотрел ей в глаза: — Будем сватами, Глаша! Давай руку–то. Ну, давай, давай! Не захотела за меня выходить, так дочку теперь за сына отдай.
Смущенно улыбающаяся Гриниха нерешительно протянула руку.
— Вот так–то лучше, — весело сказал Григорий Петрович.
Затем встал и крикнул в сени:
— Эй, Маринка! Вылазь! Куда спряталась–то?
Максим пришел с мельницы усталый, и, не раздеваясь, повалился на койку. Дети бегали во дворе, мать стирала у Богомолова белье. Кроме Максима, в доме никого не было.
В комнату, сгибаясь под притолокой, вошел Сергеев:
— Спишь, что ли?
Максим сонно повернулся и зажег спичку.
— Не трудись, Максим! — негромко сказал Сергеев. — Говорить и без огня можно.
Портной Сергеев жил в станице уже шестой год, но никто не знал, откуда он появился. Был он человеком скромным. Жил тихо, пьяным его никто не видел, и все скоро привыкли к его высокой фигуре и даже кличку ему дали — Цапля.
Но при нем называть его так не решались даже ребятишки: было в его серых глазах что–то, мешающее обходиться с ним, как с другими иногородними.
Максим, сидя на койке, ожидал, когда Сергеев заговорит.
— Ты что же, с австрийцами воевал? — Сергеев достал из кармана кисет.
— Нет, с немцами.
— По чистой домой пришел?