— Пишу пока в стол, а там видно будет.
Замолчали. И обоим на мгновение показалось, что им больше говорить не о чем. Желая как-то прервать эту тягостную минуту, Михаил спросил:
— Ты зашла в редакцию… меня увидеть или дело какое-то есть?
Спросил и внутренне напрягся в ожидании ответа.
— Заметка была в газете об Ануфриевском леспромхозе за подписью Михаила Светлого. Так я подумала — не ты ли уж написал? Там ведь мой отец упоминается.
— Степан Афанасьевич твой… отец? Выходит, я ночевал в вашем доме?..
— Выходит, так.
— Чудеса… То-то мне как-то комфортно было с твоим родителем, что-то близкое, даже родственное почувствовал. Отец твой просто замечательный человек: удивительная судьба, герой войны, а как мыслит — философ! Я еще тогда для себя решил использовать его рассказы в своей литературной работе. Я, знаешь, договорился пойти с ним нынче на кедровый промысел…
— Он говорил об этом. И ты ему понравился. Я с папой в детстве часто ходила в его тайгу…
— …И звал он тебя Грусникой.
И повторил, будто вслушиваясь в звучание этого слова:
— Грус-ни-ка… Замечательно! Послушай, Люба, сейчас время обеденное, так, может, куда-нибудь в кафе сходим?
— Сходим, — согласилась она.
Они вышли и в этот день вместе были еще часа полтора. Ни о чем не сговариваясь, расстались. Он смотрел ей вслед, она время от времени оборачивалась на мгновение и чуть приостанавливала шаг.
А люди, занятые собой, шли в обе стороны по тротуару, и скоро он потерял ее из виду.
Теперь он верил, что не навсегда.
И еще прошло какое-то время. Помня о тягостном осадке в душе после их последней встречи в Иркутске, Михаил не тешил себя мыслью о возобновлении давних отношений. Но он не забывал и о том, как они сидели в кафе, о чем говорили и что он при этом чувствовал.
Перед ним была другая Люба — это он видел, понимал, воспринимал сердцем. Она рассказывала о своей работе, где ей по-настоящему хорошо. Он — о своей, где ему, напротив, не очень комфортно.
— Понимаешь, эта, складывающаяся из всяких мелочей, повседневка отупляет и утомляет, — говорил он ей. — Хочется работы большой, серьезной, чтобы утром не ходить в редакцию, а садиться за стол и страница за страницей писать роман, или повесть, или пусть даже очерк. Хотя, с другой стороны, никакая другая профессия не дает столько встреч с интересными людьми, столько поездок в деревни, села, поселки, столько впечатлений, простых человеческих историй. Я понимаю, что идеальных условий для работы не бывает, в жизни вообще не бывает ничего идеального, как не бывает дерева без сучков. И в этом тоже есть свое рациональное зерно, чтобы время от времени ставить человека в такие условия, в каких начинает лучше работать мозг, сильнее биться сердце, осветляется душа. Но все равно жаль невозвратно уходящих дней, месяцев, лет.