— В добром ли здравии, соседушки? — всякий раз певуче спрашивала об одном и том же. — Че новенького-то подвезли?..
Женщины отодвигались, освобождая место для матери местного богатея, Татьяна намеренно долго изучала разложенный по витринам товар, приценивалась, наконец просила отвесить с полкило шоколадных конфет.
Продавец с готовностью отвешивала, подавала кулек. Татьяна принимала его, держала на вытянутой руке, будто пробуя на вес, так же певуче замечала:
— Чтой-то легонек кулечек-то, милая. Ты и в сам дели полкило отвешала?..
Бывало, что и уходила, не задерживаясь, а бывало, и вступала в разговор со стоящими в очереди женщинами.
— У тебя, Иванна, сынки-то как, работают?
— Работают, Маркеловна, как не работать… Один — на лесопилке, другой — на лесу…
— А у тебя, Васильна, дочка-то иде: учится аль отучилась уже? Може, и замуж вышла?
— Да бог с тобой, Маркеловна, она еще и школу-то не окончила, куды ей замуж идти…
— Счас, Васильна, таки вертихвостки пошли, что не засидятся в девках, а то и до замужества родют… А мож, родила уж?
— Да что ты такое говоришь, Маркеловна, побойся Господа… Мала она еще рожать.
— Ну не скажи, не скажи… Всяко быват. Я вот свою Любу во как держала, — Татьяна поднимала к лицу костистую руку и медленно сжимала в кулак. — Потому и дохтуром стала, теперь вот за корреспондентом, как за каменной стеной, замужем. И в райздраве в почете. Внучку в прошлом годе родила, Сашеньку…
— Мы знам, мы знам, Маркеловна, — согласно гудели в очереди женщины. — Уважительная у тебя Люба-то. Подможет, хоть в како время обратись…
— Вот то-то и оно, — подражая мужу, подводила черту под разговором.
И притворно жалобным голосом добавляла:
— А я-то как измаялась с детками-то и все одна, все одна хлесталась. Как собака Найда, бегала, ноченьки не спала, сладкого кусочка не видывала — жила на перекуске: то корочку хлебца где погрызешь, то луковку с солью к хлебцу-то прибавишь. Ох-хо-хо-хо-хо-хо-хо-о-о… Люшеньки…
— Да, Маркеловна, нам, женщинам, завсегда труднее, — опуская глаза, согласно гудели соседки. — Энтим мужикам-иродам не понять…
— Взять мово ероя: че он, изработался разве? — загоралась иной раз Татьяна, особенно после очередного словесного тычка мужа. — То с лошадями, то в кузне: тюк-тюк молоточком, тюк-тюк кувалдочкой. Соберутся в кузне мужики и давай языками чесать: ля-ля, ля-ля… А я? Корову с утра подои, в стадо проводи, поросяток накорми, курям — брось зерна, деток в школу проводи, обед ему, опостылому, приготовь… К вечеру явится с работы и куражится, мол, че эт у тебя пол в дому не мыт… А када мне мыть пол-то? Его, сиволапого, надо обихаживать, ужин готовить, деток встречать, рубашонки каки да штанишки каки стирать… Он в праздник какой принарядится, орденки каки понавесит на грудь, а я опять же хлещись в кути. Платьишка доброго не сносила, хорошо хоть Володенька мой теперь наряды мне покупат — вырастила, выучила сынка себе на радость…