Теперь зять его будет хозяином «Директорской» (Степан мысленно переиначил фамилию зятя на Курицу). Виктор Николаевич, официально, не без нотки гордости в голосе представила его родителям Любаша (сама, однако, осталась на своей фамилии).
«Ну и фамилия, прости господи, — сокрушался Степан. — Директорша Курицина… Ну-ну, погляди-им…»
И ловил себя на мысли, что серьезных причин для неприязни к зятю у него вроде бы не было. А вот не мог отчего-то успокоиться, принять случившееся, как оно есть.
Мало ли за кого выходят замуж их дочери, родительское же дело — терпеть, принимая всякого. Может, и хорошо, что директорша.
Такие мысли попеременно посещали его вплоть до вечера, а за ужином Степан впервые за прошедшие годы напился. Да расчувствовался. Да прослезился. Да сбивчиво начал говорить о войне. Кончил тем, что обещал снять с книжки отложенные в райцентровской сберкассе сбережения и отдать молодым на обзаведение. И хотя был пьяненек, не мог не обратить внимания на то, как заблестели глаза у зятя, а дочь, обежав вокруг стола, чмокнула его в щеку.
Наутро проснулся, долго лежал с отрытыми глазами — от всего отрешенный и обмякший.
В кути уже топталась Татьяна, на стене гудел динамик.
Эти звуки не касались ни его тела, ни его души. Он к ним привык давно, были они для него чем-то вроде привычного стороннего шума — ненадоедливого домашнего шума вместе с наплывающими из кути запахами жаренных на сковородке сала, лука, картошки. Но сегодня прибавилось дополнительное, и Степан не сразу сообразил, что за перегородкой устроились зять с дочерью и они также проснулись. Перешептывания их мешали ему проделать привычное — пошевелиться, кашлянуть, поправить скомканное в ногах одеяло.
Молодые не то спорили, не то подводили черту под начатым с вечера разговором. Степан прислушался и понял: речь о нем. И оттого еще труднее стало терпеть собственную неподвижность.
«Так ты говорила: не пьет он…»
«И не пьет».
«Так вчера смотри, как нализался…»
«А ты выбирай выражения: на-ли-зал-ся…»
«Ну-ну, ладно, не пьет так не пьет…»
Молодые завозились и снова голос Виктора:
«Так если старикан отвалит деньжонок, можно будет и жигуленка купить. Хотя зачем? Колеса мне на производстве дадут. Для шику разве…»
«А почему бы и не купить? Пусть видят, что не за какого-нибудь нищего вышла замуж…»
«…Лесоруба».
«Да иди ты…»
Вскоре дочь поднялась. Встал и Степан. В доме ему было делать нечего, вышел во двор. Похоже, и здесь нечего делать: Татьяна уже задала корм корове, телку, молчали в своем закутке поросята.
С неприятным чувством неуверенности вышел за ворота. На душе было тоскливо и нечисто, будто в гнездо, которое он сам обустраивал и куда целую жизнь таскал по зернышку, вернулся его настоящий хозяин. Отойдя к дороге, обернулся и, может быть впервые, другими глазами оглядел дом. Для чего-то пересчитал венцы.