Что–то меня дёрнуло:
— Дай мне одну!
Надя рассмеялась:
— Зачем тебе?
А я прямо вцепилась:
— Ну, дай, дай, дай!
И с тех пор у меня на кухне, «в месте, исключающем случайное употребление», хранилась эта ампула.
А потом… Ну, ты это помнишь… Ах, какая всё–таки гадость… Как я его тогда возненавидела! И как мне было стыдно перед тобой за те крики, что у меня вырвались. Ведь мне было ненавистно, противно каждое его движение. И тут… Не хотела я, не хотела, не хотела!.. Ведь тебя любила.
Я никогда и никого уже так не любила…
Он потом потребовал коньяка. И я ему его приготовила. Задержалась — никак не обламывался конец ампулы. Порезалась. Кусочек стекла упал в рюмку. Доставать было некогда. Эта сволочь орала, чтобы ему скорей подавали.
Он так ничего и не заметил. Был в хорошем настроении…
Мы помолчали. Дилара выкурила ещё одну сигарету. Я разлил в рюмки коньяк. Выпили, не чокаясь.
И сразу же забыли, забыли обо всём об этом. На столе лежала Книга. Мы не виделись тысячу лет, и нам было чего хорошего вспомнить.
Провожая Дилару к её дому, я взял её за руку, и мы прошли так несколько шагов.
Дилара… Дилара…
Нет, не может быть!.. Убила человека? Ну, да, я тоже хотел его убить, но — смог бы?..
Уже в самолёте я нашёл стихотворение, строчками из которого подписал Диларе Книгу, и которое никогда не получалось прочитать на память от начала до конца:
Когда глаза,
которые видели тебя, потускнеют,
растраченные на взгляды,
Когда волосы,
которые тебя волновали,
будут сострижены
и вырастут новые,
И одежда,
которая ещё тебя помнила,
будет израсходована
на
половые тряпки,
И ил повседневных,
никчёмных событий
Занесёт серой своей шелухой
Всякое воспоминание о тебе,
Можно случайно задохнуться
От запаха прелых листьев весной,
По которым когда–то счастливо
ступала
ты…
До пенсии оставалось три года. Всего–то три года оставалось до пенсии! Уже и планы себе какие–то рисовал оптимистические. Ну, там — поездки по Европе, встречи с интересными людьми. Полноценное общение с внуками.
Нет, до конца я всё–таки ещё не понял, не осознал, что такое пенсия, пенсионный возраст.
С одной стороны — в голове ещё сидит представление о пенсии и пенсионерах — как о предсмертном состоянии. Вот есть она, длинная жизнь — от горшка до сорока–пятидесяти лет, когда не думаешь ни о болезнях, ни о кладбище.
Вот моей маме сейчас за восемьдесят, так разговоры у неё, любимые темы — кладбище, похороны и кто как умер. Есть ещё воспоминание современников: перечисление друзей, родственников, ныне покойных.
А я ещё, наверное, чего–то недопонимаю. Пока ещё ощущение, что выход на пенсию — это что–то вроде окончания университета. Впереди — карьера, новые горизонты, новые радости жизни. Ну, пусть не совсем так. Но — есть определённое сходство. По окончании пенсионного возраста тоже выдаётся документ. Единого образца. Очень серьёзный. Только вот в жизни он уже не пригодится. Нельзя прийти с ним куда–нибудь, показать и устроиться на работу. Получить без очереди двести граммов сливочного масла. Бесплатно проехать в троллейбусе или на метро.