– Иза, а ведь Андрей тебя любил.
– Его отчислили из-за меня.
– Из-за меня, – печальным эхом отозвалась Ксюша. – Ты подписалась под докладной на Гусева потому, что Блохин пригрозил выставить меня из института.
– Кто сказал?
– Ниночка. Допытывалась, что у вас было с Андреем…
– Ничего у нас не было, – вырвалось отчужденно, и надменные нотки резанули собственный слух. Точно так же Иза ответила когда-то самой Ниночке.
… А разве было? Просто губы Андрея пахли весенним березовым ветром, и до поцелуя осталось два шага. Но они не сбылись. Хрупкое пространство шагов – ее и его – затоптали ботинки «Прощай, молодость». В этих ботинках тайком бежал позади Борис Владимирович и догнал, и спугнул весну скрипом омертвелого наста. Несколько дней спустя Блохин вызвал Изу к себе и чуть не задушил под нотацию о советской морали. Не иносказательно, по-настоящему. Протянул к студентке дрожащие пальцы и кое-как сдержался… Интересно, за что парторг так сильно ее ненавидел? Впрочем, ему всюду мерещились враги. Ксюшу он считал хитрой сектанткой, Гусева – «нигилистом». Иза до сих пор содрогалась от омерзения, едва в памяти всплывал парторговский кабинет. Там заочно судили Андрея, там она поставила свою подпись под гнусным документом. Блохин предупредил – иначе под «вылетом» окажется Ксения Степанцова. Так Иза предала друга…
Ксюша мягко прервала тягостные воспоминания:
– Не в чем нам с тобой каяться. Андрей искал другую «просветработу» и, думаю, нашел.
Защищаясь от ее понятливых глаз, Иза отвернулась к окну. Люди-тени прилипли к мыслям, будто впаялись в них… Довольно. Она больше ни слова не желала слышать ни об институте, ни о Москве.
А ночью взметенная память не смогла противостоять притяжению рубиновых кремлевских звезд. Полетела через леса-горы к златоглавым холмам, окольцованным многоступенчатым амфитеатром больших и малых городов. Опустила на смотровую площадку – ту, за которой вонзается в облака университетский шпиль. Полуденный город распахнулся перед глазами необъятным лоскутным покрывалом. Оглядывая Москву с высоты голубиного полета, Иза поразилась копировальной способности зрения. Яркость первых впечатлений сохранилась в нем с фотографическими подробностями: мшистая лава леса, опрокинутый в реку клин неба, втиснутый в рамки набережных. Стадион лежал на другом берегу, как белая кружевная шляпа в траве, а дальше!.. Дальше столетия соперничали друг с другом творческой мыслью и мастерством рук. Широко разбросалась невообразимая пестрядь кровель, куполов, башен, пылающих солнцем окон…
Закружились осенние листья – пожелтевшие листки календаря, клочья бесплодных надежд, оборванные и выброшенные торопливой рукой. В полудреме Иза призналась себе, что имя Андрея и теперь саднит душу потерей.