Огорошенная его темпераментом, Варя обморочно молчала. Пыталась перебороть ощущение, что в гостях здесь не он. А Медынцев и не нуждался в ней как в собеседнице. Наверное, не заметил бы, порази вдруг хозяйку скоропостижная глухонемота. Глеб Медынцев был из тех людей, которые с благоговением относятся к событиям исключительно личным и задают вопросы не ради ответов, а для затравки собственного красноречия.
– Спроси о моей нынешней жизни, и я тебе скажу… Шурин с тещей у меня, что порох! Я с ними в контрах. Не зря народ про тещ анекдотов насочинял, они ж помесь гарпии с цербером! Они живой печенью зятьев питаются! – Он сладко сморщился, словно был восхищен кровожадным тещиным нравом.
В дверь постучали, и Медынцев, втянув голову в плечи, затравленно оглянулся:
– Это ко мне!
– Теща? – испугалась Варя.
– Захар, – пролепетал он и сделал попытку спрятаться под стол.
На порог влетела и застопорилась соседка Маргоша, привлеченная, вероятно, экзальтированным мужским голосом в тихой обычно комнате.
– Ой, извини, не знала, что у тебя гость…
Варя посмотрела умоляюще: спасай! Медынцев молодцевато выпрямился. Маргоша опахнула мужчину приклеенными на всякий пожарный ресницами. Опытный взгляд сразу оценил Медынцева недорого, но он не понял и простер к ней ладони:
– Подруга Вари?
– Соседка, – суховато сказала Маргоша.
– Не стойте как неродная, – засуетился Медынцев, – давайте знакомиться, я – Глеб, бывший Варин одноклассник. Школьный друг, так сказать!
За столом он совмещал спич с разливом вина и подачей куриных порций. Маргоша сдержанно похвалила его гастрономические способности. Курица была действительно превосходно запечена. Медынцев рассказал, как можно проверить свежесть куриных яиц. Для этого нужно круто посолить воду в банке и опустить туда яйцо. Свежее утонет, залежалое будет плавать посередине. А однажды он ловил рыбу на вареный желток. Утром рыба не клевала ни на червя, ни на хлеб. Медынцев позавтракал, намял для насадки ржаную горбушку с вареным желтком, и сразу щука клюнула во‑о-от такая! Жаль, сорвалась.
Потом он с рюмкой в руке прочел стихи Рождественского и сообщил, что обожает песни в исполнении Эдуарда Хиля, коньяк «Арарат» и хорошо приготовленную дичь. Чем больше раскрывались лейтмотивы быта и бытия Медынцева, тем отчетливее светился над его головой призрачный ореол счастья. Он одинаково радовался рыбачьему отшельничеству и людным торжествам, наследному здоровью и редкому недомоганию, как внеплановому отдыху, везению и полосе неудач, дарящей приятное умиротворение.
Маргоша не верила в такое ровное отношение к противоречиям. Человек – он живой костер, он пылает и гаснет, от него тепло и треск, и запах с дымком. А зажженную лампу разве с человеком сравнишь? Включили, она и горит, пока фаза работает и рубильник не дернули. Поэтому Маргоша сидела со скептическим лицом ресницами в стол. Именно так или почти так, не иносказательно. В сантиметре от стола она могла подмести ресницами хлебные крошки. Верхние были накладными, и если Маргоша сильно ими хлопала – от удивления, например, – шелестели, как листья. Свои ресницы у нее давно выпали от постоянной наклейки театральных. Она танцевала в кордебалете финальный год перед пенсией и пока не имела морального права обходиться без ресниц. Лицо Маргоша прорисовывала каждый день заново – брови, губы, румяна, тон и, будучи человеком в некотором роде искусственным внешне, презирала в людях внутреннюю поддельность. «Не верю» – и все. Как Станиславский.