А Варя поняла, что Медынцев не больно-то и старается произвести впечатление. Не врет. Медынцев – сам себе праздник, у него такая манера жить, выуживая вкусные изюминки даже из рутины. Фортуна и поклонение были им, похоже, исчерпаны, а он не смирился, и потребность в ежеминутной эйфории вынуждала его теперь самостоятельно вырабатывать гормоны радости.
Он неумолчно генерировал до обеда, после чего взглянул на часы и озабоченно шевельнул усами.
– Школьные годы, как ни крути, роднят людей… Помнишь, наш «немец» Виктор Семеныч в конце урока говорил: «Ауфвидерзеен, до следующих пыток»? – Медынцев сентиментально улыбнулся. – Девушки, спасибо за чудесный день!
У двери он уставился вопросительно, возможно, ожидая приглашений, не дождался и прочувствованно пожал Варе руки:
– Такой сюрприз, Варька! Кому сказать – не поверят: из-за какой-то курицы…
– До свидания, Глеб, – убито сказала Варя в недопонятом им смысле «пошел на фиг».
Стихли удаляющиеся по коридору шаги, и Маргоша объявила приговор:
– Четыре минуса: нарцисс, пустозвон, бабник, подкаблучник. На следующую пытку не приду, предупреждаю. Сама как-нибудь выпутывайся. Мой тебе совет, точнее, два: не таскай продукты в авоськах и отправь свою вежливость к черту вальсом Маньчжурии. Вместе с трепачом, а то потом дустом не вытравишь.
… И пытки продолжились.
Медынцев стал захаживать раз в неделю по вечерам, иногда в выходной день, уверенный, что, кроме сухого вина (коньяка «Арарат», позже водки), принес с собой радость жизни. Хозяйственная сумка никогда не пустовала. Из нее извлекались банки с соленьями, домашняя ветчина и белый батон. Медынцев резал хлеб треугольниками, ставил парусом. Брал с полки рюмки и дежурно осведомлялся: «Капнуть?» Наливал в одну: «За тебя!» Плюс к четырем минусам оказался алкоголиком. Причем уникальным. Пьянел не быстро, ел много, со смаком и ничуть не страдал похмельной хандрой.
Хозяйка не принимала участия ни в сервировке стола, ни, собственно, в поглощении пищи. Медынцев скоро перестал настаивать на совместных трапезах, лишь бы не мельтешила и слушала. Варя от безысходности вязала носки, хотя не любила это занятие. Молча удивлялась, что процесс еды не мешает Медынцеву говорить. Он говорил всегда – в движении и покое, трезвый и захмелевший. Истории пускались по второму и третьему кругу, расцвечивались с разных сторон. Рассказчик не ощущал неприличия праздного монолога или, вероятнее всего, только здесь и мог выплеснуть блаженное, густое, как патока, восхищение собой. В душе он явно был одинок.
При всей своей нечуткости Медынцев будто угадывал приближение пика активной Вариной неприязни и откланивался. Визиты не превышали полутора-двух часов. После них Варя держала на лбу компресс с настоем валерьяны.