— Как будто можно было? Разве теперь уже нельзя?
— Я говорю о его политической позиции. Эпштейн, как вам известно, в молодости принадлежал к крайне левым. Потом резко взял вправо, а новообращенные — это, как правило, люди самые падежные.
— У меня нет ощущения, что «Миттагблатт» так уж гнет влево.
— Вы внимательно читаете страницы, посвященные культуре?
— Я только их и читаю.
— И вам ничего Не бросилось в глаза?
— Господи! Какой же вы все-таки обыватель!
— В том, что касается культуры, — да, обыватель.
— Значит, если культура не служит охранительным целям…
— Искусство всегда отдает левизной, — сказал фон Кенель, — но я говорю не об искусстве. Я говорю о том, на чем ставятся акценты в нашем разделе культуры., Скажем, любой фильм, если только он поставлен режиссером-коммунистом, превозносится сверх всякой меры. Фильмы социалистических стран оказываются на голову выше голливудских. Согласно «Миттагблатту», вестерн как жанр следует вообще запретить. Так считает «Миттагблатт».
— А я с этим согласен, — заметил Куттер.
— Допустим, — ответил фон Кенель. — Мы не будем сейчас спорить на эту тему. В конце концов, ведь решение уже состоялось, и нам только нужно договориться, как мы будем работать дальше.
— Стоит мне еще раз поговорить с Эпштейном?
— Господин доктор, я вынужден снова со всей определенностью заявить: мне вовсе не хочется навлечь на себя гнев наблюдательного совета. Моя работа мне вполне по душе.
— Выходит, я не должен вмешиваться в ваши решения?
— Вы должны знать, что я денно и нощно пекусь о выгодах концерна.
— Конечно, конечно, — подтвердил Куттер, — я только рад, что могу стоять в стороне от всей этой грязи.
— Тем не менее вы владелец ценного собрания картин.
— Что вы хотите этим сказать?
— Что и у вас руки тоже запачканы.
— Вас бы устроило больше, если бы я вложил свои деньги в производство оружия?
— Я бы вам посоветовал опять съездить за границу, в Париж. Вы ведь мне не раз говорили, что сейчас там разгар сезона художественных выставок. Правда, что касается меня, я предпочитаю выставки автомобилей.
— Я действительно в ближайшее время поеду в Париж и в Лондон. Но почему вы мне так настойчиво это советуете?
— Потому что забочусь о вашем здоровье.
— Представляю себе, что вы намерены предпринять, и вовсе не собираюсь вам в этом препятствовать. Я знаю, что мало смыслю в подобных делах, и даже скажу вам больше: если такой человек, как Эпштейн, ввязывается в драку с людьми вашего склада, то пусть воюет на свой страх и риск.
— О том и речь, — откликнулся фон Кенель, — и потому утверждать, будто бы наш брат поступает бесчеловечно, просто неразумно. При жалованье в девяносто шесть тысяч франков о человечности и морали уже не рассуждают.