А матери он сказал: «Разве я не говорил тебе всегда, что нечего дурить парню голову? Если хочешь знать, наш Вилли в сто раз умнее священника и учителя, вместе взятых».
А Вилли он сказал: «Я научу тебя пить „вельтлинер“. Такое дело вспрыснуть надо».
— Так, а что было потом? — спросил Зайлер.
— Ничего, — ответил Кауц.
— Когда вы приехали в Цюрих?
— Через год.
— В каком году?
— В тысяча девятьсот тридцать пятом или в тридцать шестом.
— А что вы делали в Цюрихе?
— Все что хотите. Ведь была самая безработица. Перебивался как мог.
— А как вы думаете, что могло случиться с вашей дочуркой?
— Скорее всего, Рут попала в лапы одного из этих окаянных сексуальных маньяков и ее уже нет в живых.
— Да что вы? Чем вы можете обосновать такое чудовищное предположение?
— Я ведь знаю свою дочь.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я знаю, какая она любопытная. И знаю, как легко она идет на уличные знакомства. К тому же она такая хорошенькая и в ней столько секса. Рут, — добавил он вдруг, — давно бы позвонила, будь она жива. Рут позвонила бы при всех обстоятельствах…
— Черт возьми, — сказал Зайлер, — скоро восемь, я должен идти.
— Конечно, идите. Но не забудьте о нашем уговоре!
19 августа, 16 часов 30 минут
КАБИНЕТ ЭПШТЕЙНА
— Послушайте, господин Кремер, — сказал Эпштейн, — я не обязан да и не вижу повода согласовывать каждое свое решение с редакцией. Вы хорошо знаете, как ценю я критические замечания, ценю всякие обсуждения и дискуссии, особенно с некоторыми из моих редакторов — они, можно сказать, составляют ядро редакции, — но повторяю еще раз: есть вопросы, которые я должен решать один. И ответственность за эти решения несу тоже я один. Я отвечаю только перед издателем — и никем другим.
— Вы ошибаетесь, — возразил Кремер. — Перед нами вы тоже отвечаете.
— В каком смысле?
— Нам не все равно, что печатается в «Миттагблатте».
— Я этого и не думаю. Ведь мы ежедневно проводим совещания. Каждый заведующий отделом может высказать там свое мнение. Мы спорим, обсуждаем самые различные вопросы.
— Да, мы обсуждаем какой-нибудь один вопрос, одну проблему, скажем, в течение десяти минут, прийти к согласию нам не удается, и тогда решение выносите вы.
— Но мы не можем вести бесконечные дебаты, господин Кремер. Как все работающие люди, мы подчиняемся диктату часов. И когда дискуссия выходит из берегов, одному приходится решать за всех. Кто же решает? Естественно, тот, на ком лежит ответственность.
— Надо еще разобраться, какие критерии и масштабы оказываются решающими.
— Говорите яснее.
— Решающим всегда оказывается один вопрос: удастся нам распродать тираж с данной сенсационной историей или не удастся?