— А легок, брат, на помине.
И, не ответив на приветствие и не пригласив сесть — Ванчарай так у порога и топтался — Самбу жестко и вместе с тем насмешливо спросил:
— Зачем пожаловал, гость любезный?
— Заявление принес, — отведя в сторону глаза, ответил Ванчарай.
Самбу громко, от души, расхохотался.
— Уж не в академию ли ты просишься? — спросил он и взглянул на Алтан-Цэцэг.
— Прошусь на работу, — торопливо сказал Ванчарай.
— На работу? — председательские брови удивленно поползли вверх. — Это на какую такую работу ты просишься?
— Согласен на любую, — снова заторопился Ванчарай. — Пойду рядовым чабаном, табунщиком, пастухом… если поверите.
— Ты же, я слышал, после бегства от нас опять у заготовителей работал. Что — не понравилось там?
— Не в том дело.
— В чем же?
Ванчарай не ответил. Ему трудно было говорить. Конечно, не будь у председателя злой насмешливости в тоне, не смотри так презрительно Алтан-Цэцэг, Ванчарай попытался бы рассказать, как он, в страхе убегая от чумы и от войны с японцами, казавшейся ему неизбежной нынешним летом, повторял вслед за одним недобрым человеком: «Я хочу жить… Мне нет никакого дела до других. Героизм, патриотизм, долг — все это чушь. Мир устроен для того, чтобы жить. А кто жертвует жизнью ради кого-то или чего-то — глупец…»
Ванчарай попытался бы рассказать, как потом, после бегства, его жег стыд, как по ночам «роса выедала глаза», и как, наконец, понял, что только в «Дружбе» перед теми людьми, от которых бежал, он может смыть свой позор.
И еще попытался бы рассказать о своем разрыве с отцом, о том, как увидел в нем не старшего друга и товарища, а врага. «Не всегда у гнилого дерева и сук гнилой», — сказал тогда Ванчарай и ушел от отца.
И вот он стоит перед злым и насмешливым председателем, перед Алтан-Цэцэг и не знает, что сказать и как объяснить пережитое.
Самбу вздохнул, в голосе послышалась жалость.
— Не дорожишь ты, Ванчарай, званием человека. Чумы испугался… А русская женщина не испугалась. Жизнью своей рисковала ради спасения монгольского мальчика. Своих детей могла сиротами оставить… Слышал об этом?
— Слышал.
Кивнув на карту, на красные флажки, сбегающие сверху вниз ступенчатой лесенкой, Самбу жестко проговорил:
— Когда там худо было — слабые люди качнулись и давай брехать на всю степь: «Спасайся, скоро японцы войной пойдут!» И ты качнулся. Да что там «качнулся», — как полевая мышь при степном пожаре побежал. А сильные не убегают, хотя им и тяжело бывает. Они своих лучших скакунов отдают ради того, чтобы там, — Самбу снова кивнул на карту, — лучше было. И там лучше стало.