Мои руки начали дрожать, но я принес портфель, открыл его, вытащил конверт и протянул ему завещание Анны о продлении жизни. Он читал документ с осторожным вниманием. Доктор Расмуссен смотрел через его плечо. Закончив читать, он слегка вздохнул и протянул завещание врачу, который тоже его прочитал.
– Нелегко было вам отдать это.
– Нелегко. Это самое трудное из всего, что я когда-либо делал.
– Я думаю, она была бы рада, что вы так поступили.
Я попытался улыбнуться.
– При встрече с ней в раю мне мало не показалось бы, если бы я это не сделал.
Доктор Расмуссен вернул завещание Регу.
– Мелким шрифтом написано один месяц.
– Я знаю. Я опоздал. Предусмотрены юридические санкции за сокрытие?
– Опоздали? – ответил Рег. – Пфф. Цель заключается не в том, чтобы отмерять подобного рода вещи вплоть до секунды, а в том, что мы должны отнестись с уважением к пожеланиям человека. Кроме того, в этом месяце тридцать дней, так что в этом смысле вы как раз вовремя.
Я уставился на кровать.
– Ты слышишь это, Анна? В кои-то веки я вовремя.
– Итан, я полагаю, тот факт, что вы даете мне это, означает, что вы готовы исполнить волю жены?
К нам подошла Хоуп. Я положил одну руку ей на плечо и притянул к себе, с трудом сглотнув комок в горле.
– Да. Настало время позволить ей уйти.
Он кивнул в ответ.
– Ну, думаю, хорошо, что у вашей дочери есть шанс провести некоторое время с мамой. Я предлагаю подождать еще четыре или пять дней. В любом случае юристу потребуется не меньше времени для подготовки всех необходимых документов. И у вас будет время, если вы захотите, оповестить других членов семьи и друзей. Возможно, вы дадите им возможность приехать сюда и проститься с ней. Как считаете?
Хоуп и я посмотрели друг на друга в поисках поддержки и потом согласно кивнули головой.
– Доктор Расмуссен, – продолжил Рег, – вы думаете, что медицинская команда согласится с таким планом?
– Я обговорю с ними, – заверил он, – но, учитывая текущее состояние Анны, я не вижу препятствий. Итан, мы дадим вам столько времени, сколько надо, чтобы родственники смогли попрощаться с ней, а потом мы отключим диализ. Все должно пройти спокойно. Хорошо?
Мне так хотелось сказать ему, что это звучит совершенно ужасно и что нет ни одного способа, чтобы мы могли по-настоящему довести это дело до конца. Остановить диализ, и пусть токсины парализуют организм Анны? Было бы гораздо проще не подключать ее к аппарату искусственного дыхания в самом начале или не заводить ей сердце, когда оно остановилось в машине «Скорой помощи» и потом, во время операции. Но ни одно из этих решений я не мог бы принять. Я знал, что «диализный» путь был самый гуманный. Неизлечимо больные пациенты сами выбирали его, когда борьба с болезнью становилась слишком изнурительной. И я знал, Анна не будет чувствовать боли.