— И долго еще? — раздраженный голос боярыни Бориславы слышен был издалека. — Я скоро околею.
— Не нравится — иди, — это ответствовала Велимира. — Никто тебя силой не держит.
Чего ей Борислава ответила — я не расслышала.
— Холодно… — пожаловался кто-то.
— Сейчас согреемся…
Чем ближе я подходила, тем ярче разгорался костер.
Сложили его посеред большой поляны, каменьями круглыми окружив. И собрались тут… нет, не все, но многие. Узнала я и боярыню Твердыню, и Разуму, и прочих, с кем случалось встречаться в общежитии.
— Доброй ночи вам, сестры, — сказала я и поклонилась, как то положено.
— Доброй ночи… — нестройным хором отозвались боярыни, и лишь Борислава буркнула в сторону:
— И чего она приперлась? Не звали…
— Доброй ночи и тебе, сестра, — Велимира выступила из круга и протянула руки.
Ныне облачена она была в рубаху из небеленого полотна, расшитую по горловине мелким бисером. На ногах — простые сапожки. На плечах — шуба волчья.
Волосы темною волною на плечах.
И венцом — венок из тонких березовых веток.
— Проходи к огню… — она взяла меня за руки, и боярыни расступились, кривясь недовольно. Не по нраву им было, что я в круг вошла. Да не посмели отказать. — Испей…
Она поднесла мне чашу с молоком, щедро медом приправленным.
И крюху хлебную подала.
— А у нас в садочке… как у нас в садочке… — тоненьким голоском завела песню Русана, и девки подхватили. Голоса их сплетались, вились, что ленты в косе.
Первою в круг на хоровод ступила Велимира, и не нашлось никого, кто б хоть слово сказал. Ступила и взмахнула руками, сыпанула в костер сушеных трав.
Крутанулась.
Присела.
И вновь же руки к огню потянула, и пламя поднялося. Опалило широкие рукава рубахи. Этак, гляди, и в белые пальцы вцепится. Охнули боярыни, но Велимира лишь засмеялась.
Она танцевала.
Я в жизни не видела, чтоб так танцевали. В Барсуках-то что? Девки огню кланялися, да с опаскою, ведали, что за поклон он и отплатить может по-всякому… вон, Саромуха годочков пять тому, когда еще в девках ходила, решила удаль показать, едва ль не в самый костер скокнула, так на всю жизню шрамы на руках осталися.
А Велимира…
Не думала она об огне.
И о шрамах.
Ни о чем не думала, кроме того, что нынешнею ночью она взаправду свободна.
И полетели на землю чоботы, хрустнул ледок под босою ножкой, крохотною, будто у дитяти. Зашипело пламя, сыпануло искрой, вышивая на рубахе свои узоры.
— Ну же, смелей! — Велимира остановилась на мгновенье, чтобы глянуть на девок. — Или кровь у вас и вправду рыбья? Чего пришли? Пляшите!
И рубаху стянула.
Баила бабка, что в прежние далекие времена только так и плясали бабы, что для Божини, что для землицы, каковая есть мать. А мать наготы детское не чурается.