В том, что болотом пошли?
Иль в том, что тварь одолели дюже редкую, не испросивши наперед, кто и какою волшбой ея к жизни поднял? А может, и вовсе в том, что живые. Небось, с мертвыми — оно проще. Сложил костер погребальный. Молвил слово доброе, про тое, что человек ныне в ирий восходит достойный, и нехай Божиня примет душеньку его да по собственному почину и по заслугам земным соткет ей новое тело…
Аль иное совсем. Что сгинули в болотах отступники и лиходеи, злое измыслившие супротив царствия Росского. Мертвые-то сраму не имут.
А следом и головы б покатилися, и чуется, была б серед них первою — Рязенского урядника. Оттого и ходил Лойко сам не свой, смурен да мрачен. Ильюшка и вовсе черен с лица сделался. Небось, егоный батька давно уж на плахе душеньку отдал, да окромя его были и сестры малолетние. Девки?
Пущай и девки.
Но случись чего — не простые, но крови царское. Ее-то, может, и капля, да с иных капель и реки родятся. Нет, не пощадят малолетних. Не плахою, так болезнею неизведанной к Божине спровадят.
О том я думала, стоячи посеред снегов белых.
Слушала, как ветер гудит над головою, как вздыхают древние сосны, об своем припоминаючи. И звенел в ушах смех сгинувшей чародейки. Что, Зослава, думала, дойдешь и все-то закончится?
Нет.
Царева награда — она, что снег вешний. Ночью выпадет, да к утру истает, и будешь хлебать грязюку полною ложкой…
Обошлось.
Добрались мы тогда до самого клятого острова, каковой Фрол Аксютович вдоль да поперек излазил, разве что носом землю не рыл. Но без толку. Остров — как остров. Обыкновенный. Только дерева в безветрие все одно качаются, трещат да вздыхают, будто сетуют, до чего глупы люди.
Тут, если и творилася волшба, то иного, не человеческого свойства.
И не человеческому розуму до сути ее добираться.
…как бы там ни было, просидели мы на тех болотах две седмицы, и с каждым днем делался Фрол Аксютович все мрачней.
А перед самым отъездом так он молвил, на нас не глядючи:
— Осторожней будьте…
— Будем, — огрызнулся Лойко, воротник шубы волчьей поднимая. Бледен он и худ сделался, а оттого нехорош. Поблекло золото волос, и сам за те две седмицы постарел, будто тянул кто из него силы.
— Ментальные слепки, урядников сын, не просто так снимали. Находились те, кто говорил, что лишнее это. Нечего чародеев к делам царевым подпускать, — говорил сие Фрол Аксютович, на болота глядючи. И голос его был ровен да тих. — Что уж больно случай удобный…
Смолк.
И тут-то я уразумела, про какой случай он речь ведет.
Про родню Лойкову, про сестер Ильюшкиных…
— Что ж не воспользовались? — Лойко осклабился дурною шальной улыбочкой.