— Я просто хочу, чтобы ты отнесся к вопросу серьезно.
— Куда уж серьезней.
Огонь тянулся. Он обещал боль, много боли, но разве не она сопутствует любому рождению? Кем Арей хочет стать? Ветром? Прахом? Льдистым камнем, который так ценят люди? Горой ли? Пламя исполнит его желание.
Оно извечно.
Исконно.
— Собой, — Арей шагнул в раскрытые объятья вихря. — Я хочу стать собой.
Рой огненной мошкары впился в лицо, заставляя стиснуть зубы.
Пламя не обмануло.
Было больно.
Было…
…страшно.
Когда тело его, пусть и оболочка — теперь Арей видел, что именно оболочка оно и есть, пустая и никчемная, изношенная довольно, вряд ли способная выдержать силу истинной искры — распадалось. Он чувствовал, как сгорает кожа.
Плавятся волосы.
Вдыхал смрад горящих костей.
И жил.
Несмотря ни на что, жил.
Он слышал теперь песню огненных струн, и видел, как тянутся они в землю, сквозь землю, к самому ядру ее, где становятся частью огненных же рек. Он в какой-то миг получил право слышать голос каждой.
Выбирать.
Пламя не лгало.
Никогда.
Он и вправду мог бы стать им, предвечным огнем, запертым в базальтовых глубинах безымянных гор. Гневливым и ярым, несущим свою ярость наверх, сквозь щиты и трещины в этих щитах. Он бы выплеснулся потоками лавы сквозь узкие горловины спящих вулканов.
Стал бы камнем.
Пеплом.
Мертвой птицей, рассыпавшейся в полете.
Он стал бы алмазом.
Рубином.
Змеем морским желтоглазым, хранящим кладку крупных яиц, в каждом из которых дремала искра.
Он стал бы…
…собой.
Арей силой воли велел себе отпустить струны. Отступить.
Вернуться.
Он был пламенем?
Пускай.
Это верно. Все азары пошли от одной искры, но если так, то искра эта горит в его крови. Она не может погаснуть. Истина? Пламя молчало. Оно готово было принять Арея. А вот он… хватит ли у него самого сил сотворить себя? Если он уверен, пусть попробует. Человек — это ведь просто, куда проще вулкана или змея.
Камня.
Птицы.
Человек — это только звучит гордо, а на самом деле, что он такое? Слабое никчемное создание. Неужели Арею вновь хочется стать таким? Он ведь свободен сейчас. А не ему ли знать, сколь дорога свобода.
Абсолютная.
— Нет, — это слово было рождено из огня и огню же стало ответом. — Нет… я…. Есть. Существую. Я…
Он снова чувствовал жесткую спаленную корку ее под ногами. И сами ноги, обожженные, сожженные почти, но способные удерживать никчемное слабое тело.
Это тело горело, но если не сгорело окончательно, значит, оставался шанс.
Все просто. Надо лишь вобрать в себя пламя. Все, до последней искры. До капли. До крошки. До…
…он пил и не способен был утолить эту жажду.