Он продолжал неспешно играть. На энтире не тренькали. Так не поступали – по крайней мере, те, у кого были хоть какие-то понятия о приличиях.
– В этом, – продолжил Шут, – как и во многом другом, мы себя выдаем. Если художница создает мощную и красивую вещь, используя новые, необычные техники, ее превознесут как мастера – и в науке о восприятии прекрасного появится новое движение. Но что, если другая, работая самостоятельно, с тем же уровнем мастерства, добьется того же самого в следующем месяце? Получит ли она то же признание? Нет. Ее окрестят подражательницей.
Интеллект. Если великий мыслитель придумает новую теорию в математике, науке или философии, мы назовем его мудрецом. Будем сидеть у его ног и учиться, впишем его имя в хроники, чтобы тысячи и тысячи благоговели. Но что, если другой человек разработает ту же самую теорию независимо от первого, а потом опоздает с публикацией результатов всего-то на неделю? Будут ли помнить о его величии? Нет. Его ждет забвение.
Изобретательность. Женщина создает новое устройство великой важности – какой-нибудь фабриаль или чудо инженерной мысли. О ней будут говорить как о новаторе. Но если кто-то с тем же талантом спроектирует то же устройство через год – не зная, что оно уже существует, – разве ее вознаградят за творческое отношение? Нет. Ее заклеймят как воровку и мошенницу.
Шут перебирал струны, позволяя мелодии виться, звуча призрачно, но с легким намеком на насмешку.
– И вот, к чему же мы приходим в итоге? Поклоняемся ли мы интеллекту гения? Его художественным способностям, красоте его разума – и будем ли мы восхвалять их независимо от того, видели ли что-то похожее ранее или нет?
Увы. Если дать нам два великолепных результата художественного творчества, ни в чем друг от друга не отличающихся, мы воздадим должное тому, кто… успел раньше. Не имеет значения, что создаешь. Надо лишь сделать это прежде всех остальных.
Выходит, мы преклоняемся не перед красотой. Не перед силой разума. Не перед изобретательностью, эстетикой или даже способностью как таковой. Что же мы считаем величайшим из всех возможных талантов? – Он в последний раз тронул струну. – По-моему, всего лишь новизну.
Стражников это смутило.
Ворота задрожали. Кто-то дубасил в них снаружи.
– Вот и буря. – Шут поднялся.
Постовые похватали брошенные у стены копья. У них была сторожка, но она пустовала: они предпочитали ночной воздух.
Ворота снова затряслись, как если бы снаружи находилось что-то огромное. Стражи вопили, призывая дозорных на крепостной стене. Все погрузилось в хаос и смятение, а ворота загрохотали в третий раз – так, словно по ним били огромным камнем.