Он упрятал флягу на пояс, под плащ, основательно её там закрепил. После чего отлепился от телеги и, пошатываясь, беспрестанно облизывая губы, но, тем не менее, стараясь держать спину прямой и выпячивать грудь, зашагал в темноту.
Эдгар выглядел будто камень, который зачем-то подняли с места, где он лежал тысячу лет, и повезли прочь. В складках одежды, казалось, вот-вот начнёт расти мох. Ослик не дожидаясь команды побрёл вперёд, а после перешёл на тряскую рысь, и девочке пришлось схватиться обеими руками за край крыши, склизкой и немного колючий, точно рыбьи бока. Их фургон и был рыбой, заплывшей по незнанию и праздному любопытству в глубокую илистую впадину, где даже днём темнота, где прохладно и совсем не чувствуется течения. Она, Ева, была плавником, Эдгар был белесым безмолвным брюхом, а дома вокруг — как рёбра какого-то давно почившего чудища. Ева задумалась, но вновь не смогла понять кто она, где находится и какое впереди маячит будущее.
Одно она знала наверняка — самый заурядный день может окончиться так, что сразу и не поймёшь где реальность перетекает в сны и фантазии.
Наверное, ещё никто и никогда так не доверялся ослу, как заблудившийся в своих неприкаянных странствиях великан и его маленькая спутница. Они позволили Господу везти себя прочь, и Ева ни с того ни с сего вспомнила греческую сказку, рассказанную ей бабушкой о некоем человеке, который перевозил людей по подземной реке, сажая их в свою лодку. Человек этот был очень мрачен, его спутники не вполне понимали, как они здесь оказались и куда их везут. Эта история казалась Еве особенной — рассказанная без начала и без конца, она оставляла ощущение щемящей душу загадочности, и Ева по полночи не спала, лёжа в постели и размышляя, кем мог быть тот человек, что это за подземная река и куда направлялись его пассажиры.
Под утро, когда мир стал целиком серым, всё ещё без красок, но уже полностью различимым, великан вдруг принялся хохотать. Любые попытки Евы закрыть ему рот оканчивались неудачей: ладошка просто проваливалась в великанью пасть.
— Да что с тобой! — наконец в сердцах вскричала Ева.
Она на какое-то время поселилась в зыбком сне, где можно было кататься на облаках и, разбежавшись, прыгать с одного на другое, но оглушающий гром, под видом которого в дрёму проник этот сумасшедший хохот, её разбудил.
— Не могу перестать. Наши радетели на земле, святые отцы, говорят, что смех есть признак животного, разумный человек никогда не смеётся. Святые апостолы никогда не смеялись.
— Так зачем же смеёшься ты? — спросила Ева.