Она села рядом, кутаясь в плащ — утро выдалось прохладным и пахнущим грибами. Подчас Еве казалось, что она путешествует в собственной постели, которой зачем-то приделали колёса, лишь иногда выбираясь, чтобы прогуляться рядом с осликом и немного размять ноги. Эдгар же, похоже, за всю ночь не сменил позы.
Тракт тряс их, исполняя языческий танец иногда по самому днищу повозки. В этом месте его основательно запустили, составляющие его камни напоминали кожу старого петуха. Тем не менее ослик уверенно бежал вперёд, помахивая хвостом, то и дело приподнимая одно ухо — что там, позади, делается? — и вообще, представляя из себя живой контраст по сравнению со вчерашним Господом. Но к Еве откуда-то сразу пришло понимание, что непонятные, непостижимые ослиные обиды никуда не делись. Наслаждение ему доставляет только дорога да шмели, пролетающие над головой. А люди, которых везёт… нет, этих людей он с некоторых пор не любит.
Эдгар тем временем продолжал.
— Потому что я как животное. Дрожу и пытаюсь притвориться мёртвым, как какая-нибудь жаба. Что изумительно, ведь я думал, что перестал бояться людей, а моё тело считает иначе.
— Ты великан, и можешь раздавить любого своей огромной пяткой.
Эдгар не отреагировал на замечание. Он словно вовсе не слышал Еву, а слова, вылетающие из его рта, похожи были на голубей, которых выпускают только затем, чтобы они вернулись обратно. Он сказал:
— Я почти перестал бояться людей, но стал бояться Господа.
— А зачем его бояться?.. — спросила Ева, имея ввиду ослика, но, осознав свою ошибку, закрыла руками рот.
Эдгар не рассердился. Он печально ответил:
— Я не знаю что страшнее. Люди могут тебя побить и даже убить. Они могут делать очень страшные вещи. Но Господь может делать вещи ещё страшнее. Он может оставить тебя в одиночестве.
— Он оставил тебя? — спросила Ева.
— Ещё вчера я не сомневался что он здесь, со мной. Но теперь вдруг появились сомнения. Не представляю, откуда они взялись. Всё время его ищу, то сзади, то над головой, хотя знаю, что он может быть невидим, как комар, что кружит возле твоего лица по ночам.
— Ослик тоже отчего-то обиделся, — как бы между прочим сказала Ева. — Он вчера был унылый, как муха с оборванными крыльями. Да и сейчас тоже. Как ты думаешь, он дуется на меня? За то, что я заставила тебя брать награду?
Лицо Эдгара медленно вытягивалось, дымка в глазах рассасывалась: её будто рвал на части налетевший непонятно откуда ветер.
— Ему не нужна награда.
Казалось, во впадине в его голове бурлила натёкшая за утро туда роса.
— Да и мне не нужна. Говорил уже, животное я, менее благородное, чем осёл. Скотина вроде осла питается подножным кормом, она ни от кого ничего не хочет, и потому её можно назвать мудрой.