— С ним уговор есть. Зверушка хотел ещё немного мне послужить.
— Послужить? Он же уже протух!
— И хорошо, — Эдгар покивал. — Что меняется в его внутренностях, и как так получается, что рано или поздно всё мёртвое истлевает? Он разрешил мне на это посмотреть.
— Ты с ним разговаривал?
— Душа всё ещё там. Она стала светить ярче. Сияет почти как луна. Конечно, я разговаривал. Свету, который готовится соединиться с небесным светом, ни к чему все эти потроха, — Эдгар наклонился к Еве и вкрадчивым шёпотом сказал: — Я назвал его Вебером, что значит «ткач». Этот свет выглядит так, будто соткан из светящейся пряжи. Паутины.
— Ты поименовал мёртвую зверюшку?
— Конечно, ему я ничего не говорил. Зачем мёртвому еноту имя? Но про себя я называю его Вебером.
— А зачем тебе смотреть, как изменяется его плоть?
— Это одна из великих загадок, маленькая веточка под колесом загадок, которые Господь нам оставил. Всё на свете истлевает и превращается в землю. Значит ли это, что всё на свете есть земля? Значит ли это, что раз мы можем делать, что захотим с первичностью — как то: растить, удобрять, вскапывать и рыхлить, выпускать скот…
— Лепить земляных человечков, — вставила Ева, коснувшись запястья Эдгара. Мысль великана увлекла её в прошлое, когда она, в дождливую погоду, ускользнув от внимания родителей, сидела за сараем и превращала влажную, пахучую, податливую землю в гуляющие по её голове маленькие истории.
— Да, вертлявая сорока, — сказал Эдгар. — Если мы можем делать так, то почему мы не можем сделать так с тем, что землёй ещё не стало? О том я мыслю. Если свойства земли знают все: как-то податливость в сухом и влажном состоянии, пачкучесть, насыщаемость влагой и полезность для фермерства, значения оттенков, и прочая, то свойства плоти не знает почти никто. Брезгливость их в том коренится, что сами состоят из плоти. Если бы все состояли из камня («как ты» — вставила Ева, но Эдгар её не услышал), всё было бы по иному. Зато загадкой оставались бы скрытые свойства камня. Я думал, что смог бы однажды сделать кентавра.
— Кентавра? — вскричала Ева в восторге. — Это которые о двух туловах? Я слышала, они водятся где-то на востоке, в греческих горах. На востоке, судя по тому, что рассказывала бабка, сказочная земля.
— Сделать такого кентавра легко, — продолжал цирюльник, едва не размахивая руками. Он уставился перед собой, широко распахнув глаза. — Надобно только немного больше инструментов. У меня нет такой большой пилы, чтобы пилить лошадиные кости. И, конечно, чтобы зверочеловек смог вести полноценную жизнь — что бы для него это не значило — надобно объединить органы человека с органами лошади. Это только кажется сложно, а на самом деле совсем нет. Вот наука о костях — это действительно одна из высших наук в теле земном, а органы это так… Сосуды сшиваешь с сосудами, по ним потечёт божественная энергия. Пищеварительную систему можно оставить от лошади: у них превосходный кишечник. Лёгкие… лёгкие тоже, должно быть, оставим лошадиные. Почки и печень туда же.