Даргот опять кидается в бой.
Затем, впервые, он подает голос.
— Сейчас, Оаким, сейчас! — говорит он. — Даргот станет первым слугой Анубиса.
Когда молнией мелькают копыта, Оаким, падая вниз, ловит эти металлические ноги обеими руками. Он прочно сидит на корточках, губы его растягиваются, показываются стиснутые зубы, в то время как Даргот висит неподвижно в воздухе, застыв посреди атаки.
Оаким смеется, вновь вскакивает на ноги и вытягивает обе руки, так что его противник висит сейчас высоко в воздухе, с трудом удерживая равновесие, чтобы не упасть на спину.
— Глупец! — говорит он. И голос его странно изменен.
Это слово, как удар большого железного колокола, звучит по всему Залу. Среди мертвых слышится слабый стон, такой же, как тогда, когда их поднимали из могилы.
— «Сейчас», — говоришь ты. «Оаким», — говоришь ты.
И он смеется, шагая вперед, держа в руках эти так и не успевшие упасть копыта.
— Ты сам не знаешь, что говоришь!
И он обнимает руками огромный металлический торс, и копыта беспомощно болтаются за его спиной, а хлыст хвоста щелкает и бьет его по плечам. Руки его лежат на острых бритвах спины, и он прижимает это не поддающееся сегментированию тело из металла к своему собственному.
Огромные руки Даргота находят его шею, но большие пальцы никак не могут сомкнуться на горле, и мускулы шеи Оакима напрягаются и выделяются, когда он чуть сгибает свои колени и начинает давить сам.
Они стоят так, словно замершие на какое-то мгновение, не исчисляемое временем, и свет огня кидает на их тела зловещие тени.
Затем одним мощным рывком Оаким поднимает Даргота высоко над головой, разворачивает и швыряет прочь от себя.
Ноги Даргота бешено дрыгают, когда он, поворачиваясь, летит по воздуху. Лезвия на его спине поднимаются и опадают, а хвост выгибается и щелкает. Он закрывает руками лицо, со страшным треском падает у трона Анубиса и остается лежать там, неподвижный. Металлическое тело его сломано в четырех местах, а расколотая голова лежит на нижней ступени трона.
Оаким поворачивается к Анубису.
— Удовлетворительно? — спрашивает он.
— Ты не применил темпоральной фуги, — отвечает Анубис, даже не глядя вниз, на останки того, что было Дарготом.
— В этом не было необходимости. Он был не таким уж могущественным противником.
— Он был могуществен, — говорит Анубис. — Почему ты смеялся, как будто сомневаешься в своем имени, когда дрался с ним?
— Я не знаю. На мгновение, когда я почувствовал, что меня невозможно победить, у меня возникло такое ощущение, что я — это кто-то другой.
— Кто-то без страха, жалости и угрызений совести? Ты все еще сохранил это ощущение?