Вот почему я боялся.
О печали мы тоже не говорили. Такой разговор оказался бы не к месту. Мы говорили о мирах, которые мы создали, о планетах, нами построенных и заселенных, о всех науках, участвующих в превращении кучи хлама в жилище, и естественно, мы разговаривали об искусстве. Экологическая игра безмерно сложнее любых шахмат, она за пределами возможностей лучших компьютеров. Это оттого, что проблемы здесь имеют скорее эстетическую, чем научную природу. Да, она требует напряжения всех мыслительных способностей всех семи черепных зон, но прилив чего-то, что лучше всего описывается словом «вдохновение», играет решающую роль. И мы говорили о вдохновении, и ночной морской ветер стал вдруг резким и холодным, и мне пришлось затворить окно и побеспокоиться об огне, который в богатой кислородом атмосфере пылал, как святая реликвия. Я не могу вспомнить ни одного слова из сказанных в ту ночь, лишь глубоко внутри меня сохраняются безмолвные картины, которыми мы обменивались. Теперь это только память. «Вот и все», — так сказал он, и скоро наступила заря.
Он отдал мне корни ГЛИТТЕНА, когда небо лишь посерело в предвестии рассвета, потом посидел немного, и после этого мы совершили последние приготовления.
Примерно три часа спустя я призвал слуг и велел им нанять погребальников, а также послать людей в горы, подготовить фамильный склеп Марлинга. Использовав оборудование Марлинга, я послал формальные приглашения всем двадцати пяти Имя-носящим, что еще жили, и всем друзьям, и тем, кого он хотел пригласить на похороны. Потом я подготовил, как требовалось, старое зеленое тело, которое он носил, и отправился на кухню позавтракать. Затем, закурив сигару, я бродил вдоль ярко-голубого моря, где пурпурные и ярко-желтые паруса опять прочертили горизонт. Я нашел маленькое приливное озерцо, уселся на берег и курил, раздумывая.
Я чувствовал онемение, так точнее всего можно описать мои ощущения. Я был уже здесь — там, откуда я только что вышел, и, как в прошлый раз, я покинул это место с нечитаемыми письменами на душе. Если бы я снова мог почувствовать страх или печаль, что угодно! Но я ничего не чувствовал, даже злости. Это придет позже, я знал, а пока я слишком юн или слишком стар.
Отчего так ярок день и море так искрится у моих ног? Почему соленый воздух так приятно сгорает внутри меня и музыкой звучат в ушах крики лесной жизни за спиной? Природа далеко не так сострадательна, как хотели бы поэты. Лишь люди иногда горюют, если вы закрыли за собой двери и больше не откроете их никогда. Я останусь на Мегапее еще немного и услышу литанию Лоримеля Многорукого, пока тысячелетней давности флейты будут покрывать ее, словно покрывало статую. Затем Шимбо еще раз отправится в горы в процессии с остальными, и я, Фрэнсис Сандау, увижу, как открывают серую, черную воронку склепа. Я задержусь еще на несколько дней, чтобы помочь привести в порядок дела моего наставника, а потом отправлюсь в путь. Если в конце меня ждет то же самое, — что ж, такова жизнь.