Когда Эсфирь выглянула в прихожую, молодцеватый жандарм стоял рядом с натягивавшим пальто Фандориным. Смазливый офицерик, с румяной от мороза физиономией и дурацкими подкрученными усишками поклонился, обжег любопытствующим взглядом. Эсфирь холодно кивнула Фандорину на прощанье и отвернулась.
— …Скорость невероятная, — взволнованно дорассказывал по дороге Сверчинский. — Про вчерашнее задержание с вашим участием мне известно. Поздравляю. Но чтобы уже двенадцатичасовым сам Пожарский из Петербурга! Вице-директор Департамента, весь политический сыск в его руках. Большой человек, на подъеме! Во флигель-адъютанты пожалован. Это, выходит, он сразу выехал, как получил депешу из Охранного. Видите, какое в верхах придается значение расследованию.
— Откуда вам известно о его п-приезде?
— То есть как? — обиделся Станислав Филиппович. — У меня по двадцать человек на каждом вокзале дежурят. Что они, Пожарского не знают? Проследили, как он взял извозчика и велел ехать в Гнездниковский. Протелефонировали мне, я сразу вам. Это он у вас лавры хочет похитить, ни малейших сомнений. Ишь как примчался-то!
Эраст Петрович скептически покачал головой. Во-первых, ему случалось видеть и не таких столичных звезд, а во-вторых, судя по вчерашнему поведению арестованного, стяжать легкие лавры флигель-адъютанту вряд ли суждено.
Ехать с Малой Никитской до Большого Гнездниковского было куда ближе, чем от Николаевского вокзала, поэтому прибыли в Охранное раньше высокого гостя. Даже нос Бурляеву утерли, поскольку о приезде начальства подполковник еще не знал.
Только сели впятером — Эраст Петрович, Бурляев, Сверчинский, Зубцов, Смольянинов — определить общую линию, как пожаловал и сам полицейский вице-директор.
Вошел длинный, узкий господин совсем еще небольших лет. Смушковый картуз, английское пальто, в руке желтый портфель. Что в первый же миг приковывало и не желало отпускать взгляд — лицо: сжатый в висках продолговатый череп, ястребиный нос, скошенный подбородок, светлые волосы, черные подвижные глаза. Некрасивое, пожалуй, даже уродливое, лицо обладало редким свойством — поначалу вызывало неприязнь, однако сильно выигрывало от долгого разглядывания.
А разглядывали вновь прибывшего долго. Сверчинский, Бурляев, Смольянинов и Зубцов вскочили, причем двое последних даже вытянулись в струнку. Эраст Петрович как старший по чину остался сидеть.
Человек с интересным лицом постоял в дверях, в свою очередь, рассматривая москвичей, и после паузы вдруг громко, торжественно сказал:
— Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе, — и, рассмеявшись, поправился: — Вернее, прибыл к вам сам и требует только одного — чашки крепкого кофе. Знаете ли, господа, совершенно не могу спать в поезде. От сотрясения вагона мозги в голове ерзают, не дают отключиться мыслительному процессу. Вы, разумеется, господин Фандорин, — слегка поклонился гость статскому советнику. — Много наслышан. Рад работать вместе. Вы — Сверчинский. Вы — Бурляев. А вы? — вопросительно взглянул он на Смольянинова и Зубцова.