Те представились, причем на последнего приезжий взглянул с особенным вниманием.
— Ну как же, Сергей Витальевич, знаю. Читал ваши докладные записки. Дельно.
Зубцов порозовел.
— Судя по вниманию, которое оказали моей персоне ваши филеры на вокзале, я опознан. Но все же: Пожарский, Глеб Георгиевич, прошу любить и жаловать. У нас в роду уже триста лет старшие сыновья сплошь Глебы и Георгии — в честь святого Глеба Муромского и Георгия Победоносца, наших покровителей. Что называется, традиция, освященная веками. Итак. Господин министр поручил мне лично возглавить расследование по делу об убийстве генерал-адъютанта Храпова. От нас, господа, ждут быстрых результатов. Понадобится исключительное усердие, особенно с вашей стороны, — со значением подчеркнул Пожарский последние слова и сделал паузу, чтобы москвичи в должной степени осознали смысл. — Время, господа, время дорого. Вчера ночью, когда пришла ваша телеграмма, я на счастье был у себя в кабинете. Собрал вот этот портфельчик, схватил чемодан — он у меня всегда готов на случай неожиданных отъездов — и на поезд. Сейчас десять минут пью кофе и одновременно слушаю ваши соображения. Потом поболтаем с арестованным.
Такого допроса Эрасту Петровичу видеть еще не приходилось.
— Что это он у вас прикрученный сидит, будто на электрическом стуле? — удивился князь, когда вошли в комнату для допросов. — Слыхали про новейшее американское изобретение? Вот сюда и сюда (он ткнул сидящему в запястье и затылок) подсоединяют электроды и пропускают ток. Просто и эффективно.
— Пугать изволите? — нагло улыбнулся скованный, обнажив щербатый рот. — Напрасно. Я пыток не боюсь.
— Помилуйте, — удивился Пожарский. — Какие пытки? Мы ведь в России, а не в Китае. Велите развязать, Петр Иванович. Что за азиатчина, право.
— Отчаянный субъект, — предупредил Бурляев. — Может броситься.
Князь пожал плечами:
— Нас тут шестеро, и все исключительно крепкой комплекции. Пускай бросается.
Пока отцепляли ремешки, петербуржец с любопытством рассматривал пойманного террориста. И вдруг с чувством сказал:
— Боже мой, Николай Иосифович, вы даже не представляете, до чего я рад вас видеть. Познакомьтесь, господа. Перед вами Николай Селезнев собственной персоной, неустрашимый герой революции. Тот самый, что прошлым летом застрелил полковника фон Бока, а потом с пальбой и взрывами сбежал из тюремной кареты. Я его из вашего описания сразу опознал. Схватил досье — и в дорогу. Ради милого дружка шестьсот верст не околица.
Трудно сказать, на кого это заявление подействовало сильнее — на ошеломленных москвичей или на арестанта, застывшего с преглупой миной на лице: губы еще раздвинуты в улыбке, а брови уже поползли вверх.