Тихо проскользнув в комнату, она нащупала в глубине стеллажа сумочку-клатч и собиралась выйти, но тут мама захрипела. Это был уже не тот хрип, к которому все привыкли, нет. Натужный, надсадный, из самых последних сил. Воздух с клекотом вырывался из горла и тут же натыкался на неведомую преграду.
Марина бросилась к постели:
– Мама!
Щелкнула выключателем настенного светильника в изголовье и, увидев землисто-пепельное лицо и желтоватые белки в щелях век, во весь голос заорала:
– Тамара!
Когда сиделка вбежала, с размаху впечатав дверь в стену, Марина в вечернем сиреневом платье нависала над мамой Олей и делала искусственное дыхание изо рта в рот. Тамара попыталась прощупать пульс – тщетно.
– Брысь, – почти отшвырнула она Марину сильной рукой и заняла ее место. Ребром ладони она сильно ударила маму Олю в грудь, не отнимая левой руки от шеи, замерла:
– Нет пульса.
Одним резким движением Тамара стащила обмякшее тело на пол.
– Продолжай дышать за нее, – велела Марине и стала толчками давить на грудь мамы Оли. – Сильный выдох, давай!
Марина снова припала губами к посиневшему рту. В голове, отскакивая от звонких стенок, металась только одна мысль: «Не сейчас. Мамочка, только не сейчас. Я еще не готова». Ее пальцы скользили от холодного пота, пока зажимали острый курносый мамин нос, – ладони были совсем мокрыми. Чудилось, что кто-то рядом не то стонет, не то подвывает, и Марине было невдомек, что это она сама то и дело неосознанно взвывает на выдохе, закачивая воздух в бездыханные легкие.
Это продолжалось бесконечно долго. Кружилась голова, и все это происходило с кем-то другим.
Тамара тронула ее за плечо:
– Марина… перестань.
– Нет! – едва оторвавшись от маминых губ, бросила она и снова с остервенелостью задышала туда, в тугую пустоту.
– Марина. Она ушла. Все, все, остановись. – Тамара крепко, словно тисками, сжала Маринины плечи и отодвинула прочь. – Она ушла.
– Нет. Ну нет же! – жалобно повторяла Марина. – Нет. Мам… Мам, ты же здесь?
В лице мамы Оли больше не дрогнула ни одна жилка. Замер нервный тик, одолевавший уже несколько лет кряду. Лицо было сухо и бесстрастно, и только обводка винной дочкиной помады вокруг рта делала его гротескным. Сжимая ее костистую руку, Марина так и осталась сидеть на полу, в шелковой волне сиреневого платья, словно принарядившаяся к встрече со смертью.
Сколько раз в Сети Марина читала рассказы об уходе кого-то из близких. Безымянные люди делились друг с другом, как просили прощения и были прощены, или описывали с мистическим трепетом, как внезапно человек вышел из комы и успел попрощаться с любимыми. Умирающий отец дал наказ на будущее, а потерявший память и разум старик в свои последние минуты обрел ясность, узнал внуков и жену, с которой прожил полвека… Марина желала чего-то подобного. Ей так хотелось бы тешить себя воспоминанием, что мама Оля увидела радугу, пришла в себя и сказала дочке хоть слово. То, что можно было расценить как слова любви, или прощения, или благословения на будущее. Мгновенное просветление, проблеск перед наступлением вечной темноты. Но нет. Слишком хорошо врезались в память ее отсутствующий взгляд и птичья шейка, не державшая больше головы. И не осталось Марине никакого утешения.