Тележные колеса прикрывали вязки хвороста, рядом замерли несколько норвинов. Рядом с ними возвышалась хворостяная куча. Глядели они не на нас, а на телегу с телом Морисланы. И на дальний край косы.
Угли, хворост и факел. Я вмиг поняла, как хоронят норвины. Но страшно не стало. Солнце играло в воде…
— Пойдем вброд. — Вполголоса предупредил меня Рогор. — К месту, откуда уходят в чертоги Дина и Трарин, мостов не делают. Их должна окружать бегучая вода.
Арания ступала, не глядя под ноги, оскальзываясь на песке. В воду она шагнула, даже не подняв подола. Дорогая блескучая ткань всплыла на волнах, потянулась следом немокнущими складками.
Я вошла в речку сразу за Аранией. Было неглубоко, мне по пупок. Рогор и Сокуг обрушились с песчаного бережка у меня за спиной, с шумом зашагали, поднимая брызги.
— День добрый, дядя Ургъёр. — Арания ступила на берег. За ней по песку потянулась влажная дорожка. С одежды текло.
— Добрый день, внучка моего брата. — Ответил седой норвин. Кивнул, отворачиваясь от островной косы, глянул в нашу сторону краснючими глазами.
Длинные рукава норвинской рубахи подмокли по краям. Две бабы и мужик, стоявшие рядом, выглядели не лучше. От всех густо пахло вчерашним элем. Меня замутило от одного духа. Не подхвати меня сзади под локотки Сокуг, оступилась бы.
Следовало что-то сказать, и я промямлила:
— День добрый, господин Ургъёр. И вам добрый день, госпожи… господин…
Глава рода ответил кивком, прочие — недовольными взглядами. Арания, не останавливаясь, прошагала к телеге. Склонилась над матерью, застыла, глядя ей в лицо. Потом быстро нагнулась, поцеловала в обе щеки, каждый раз ненадолго замирая. Крикнула, выпрямляясь:
— Трарин! Открывай врата, к тебе идет мать моя Морислейг!
И выкинула руку назад. Рогор тут же вложил в неё факел.
— Трарин! — Откликнулись громким кличем прочие норвины.
Вязанки занялись огнем сразу. Маслом политы, догадалась я. вдруг мне подумалось — ещё немного, и огонь сожрет лицо моей матери. Навсегда.
К Морислане я кинулась по кругу, с той стороны, где ещё не горело. Склонилась над телегой, опершись коленом о хрустнувшую вязанку. На лице госпожи матушки плясали отблески — и разливались синие тени. Подбородок некрасиво отвис, веки наполовину открылись.
И в правом глазу, в самом углу, набухала слеза. Брызнуло, наверно, когда через речку перевозили.
Я прижалась к её щеке губами. Сзади набежал Рогор, оттащил, бурча:
— Дура ты, а ещё в госпожи. тьфу! Сказала б, что хочешь попрощаться, так дали бы.
Он доволок меня до бледной Арании, толкнул к ней.
— Лучше пригляди за госпожой, чем дурить.