Я сбежала по восьми ступеням, идущим от входной двери, чуток отступила и оглядела дом моей матушки. Он оказался на три поверха. Плотно уложенные камни стен оглаживало первыми лучами встающее солнце. На первом поверхе окна поблескивали кусочками стекла, вставленными в тяжелые решетчатые рамы — здесь дорогих цельных пластин, как на втором поверхе, не оказалось. То ли хозяева решили поберечь бельчи, не тратиться на дорогущее убранство, то ли подумали о защите от зверей. Лес-то вон он, рядом.
Сзади за домом простирался двор — слева конюшня, справа коровник с птичником на задах. Здесь лес подступался к постройкам близко, кроны нависали над самыми крышами. Тес на кровлях порос по краю седыми мхами, что нарастают от большой влаги.
Отхожее место было устроено в самом конце двора, за срубом, стоявшим перекладиной между птичником и конюшней. Уже идя обратно, я рассмотрела домину получше. Две трубы и две входных двери. Если подумать, на задах у двора положено быть бане — но они такими длинными не бывают. Хотя, может, у господ все не по-нашему?
Из ворот конюшни, глядевших на дом, вышел мужик, ведя в поводу кобылу. Та шла тяжело, тяжело поводя раздутыми боками на каждом шагу. Беременная.
Мой взгляд скрестился со взглядом мужика, ведшего кобылу, и я узнала нарвина, что сидел вчера на козлах. Сегодня рукавов, широких, что твои занавески, на нем уже не было. Напротив, на плечах нарвина лежала посконная рубаха без рукавов, с глубоким запахом, наполовину открывавшим грудь, прямо как ночная душегрея бабки Мироны.
На лице мужика мелькнуло странное выражение, не узнавания, но размышления. За три шага он бросил:
— День добрый. — Последнее слово вышло у него почти как «да-абрый», подтверждая не тутешное происхождение.
— Добрый. — Я сбилась с шага.
Нарвин на меня уже не глядел, неспешно шагая вперед. Похоже, он выгуливал кобылу, которой подходил срок ожеребиться. Я спросила вдогонку:
— А где поварня?
Он на ходу махнул рукой в ту сторону, где коровник подходил к дому.
Вход обнаружился за углом. Три приступки вели к окованной железом двери, за которой оказались сенцы, темные, соединенные с лестницей. Несколько ступеней, отделенных от входной двери широкими каменными плитами, уходили вверх, ко второй дверце. Та была уже из простых досок.
По левую руку у входа стоял рукомой — широкая деревянная бадья, поставленная на высокую лавку, а рядом ведро с ковшиком. Я ополоснула все ещё сонные глаза, утерла лицо подолом и пошла вверх.
Поварня тянулась вдоль стены дома, выходя окнами во двор, словно узкая, проходом рубленная, изба. У одного окна за столом сидели две бабы, выглядывая наружу. Я повернулась, бросила взгляд в ближайшую решетчатую створку.