Меня так и подмывало залепить эту святоше, набитому цитатами из священных книг, как консервная банка сельдями, крепкую оплеуху. Все, что он тут нес, просто бесило меня. В любую минуту тебя могут начать резать на части, а этот служитель Бога разглагольствует о промысле божьем, о чужих грехах, за которые мы несем наказание в этом вонючем мешке. Может, и я грешен и заслуживаю быть наказанным, но почему в такой жуткой форме — быть истерзанным взявшими меня в плен зверьми, которым по ошибке достался человеческий облик. Причем, ошибка это не моя, а Его.
Я поймал пристальный взгляд серых глаз священника.
— Если вам хочется меня ударить, не сдерживайте себя, сделайте это. Так вам будет легче, — вдруг сказал он, словно прочитал мои мысли. — Я понимаю ваши чувства.
— А, ну, конечно, если ударили в левую щеку, подставь другую.
— Вы правы. Между прочим, это не так уж и не рационально; тот, кто так поступает, получает меньше ударов.
Я ничего не ответил. К своему удивлению, я вдруг почувствовал, что у меня пропало желание ударить священника. Хотя я человек крайне эмоциональный и подобные стремления обычно быстро меня не покидают. Особенно в тех случаях, если они не находят скорого удовлетворения.
Внезапно я ощутил голод. Я не ел со вчерашнего вечера. Так что скоро будет сутки моему вынужденному воздержанию.
— Здесь хоть кормят? — спросил я.
— Кормят, — вдруг впервые за все время моего пребывания в тюрьме подал голос молодой парень. — Если это можно назвать едой. — Он фыркнул. — Правда бывает, что за день так ничего и не дают. Приходиться просить этих мразей.
— А тебя как зовут? — спросил я.
Паренек посмотрел на меня, но почему-то решил, что мой вопрос не стоит его ответа. Я не настаивал; мне в общем-то было все равно.
После того, как забрали лейтенанта, в яме стало чуть попросторней. И все же было очень тесно. Я чувствовал усталость. Мне хотелось лечь, вытянуть ноги. Но если бы я это сделал, то занял бы все отведенное нам для жизни пространство. Я вынужден был присесть на корточке.
— А как вы тут спите? — спросил я.
— По очереди, — ответил отец Борис. — Один полулежит, другие стоят. Через час, происходит смена.
Я подумал, что чем так мучаться, может быть предпочтительней умереть как можно скорей. Пусть эти сволочи получат смак от истязания, зато мне больше не придеться переносить такие издевательства. Целый месяц подобного скотского существования, как отец Борис, я не выдержу, сойду с ума. В своей жизни мне довелось немало испытать, но мне всегда было легче справляться с трудностями, когда я мог действовать, когда хоть что-то зависело от меня, когда впереди маячила хоть какая-то надежда. Даже в зоне у меня было больше свободы, чем тут. Я мог работать, заниматься физическими упражнениями, читать книги. Здесь же я могу либо сидеть, либо стоять — и больше ничего. Я знаю себя, у меня клаустрофобия — боязнь замкнутого пространства. Либо я сделаю попытку побега, либо пусть они меня убивают. Ничего другого все равно не остается.