Таких разговоров за три летних месяца и один осенний было несколько. И заканчивались они одинаково, то есть ничем.
«Вот и бархатный сезон скоро пройдет», — уныло говорил себе Гордеев после разговоров со своим, шефом. Высказывать это соображение Генриху Розанову было бесполезно, так как оно все равно бы не подействовало. В отпуск, однако же, очень хотелось. И не только в связи с наступлением осени.
В последнее время у Гордеева началась полоса неудач, от которых у него резко падало настроение. Пара проигранных дел, а следовательно, отсутствие денег и, как венец всему, недавняя травма ноги. Хоть и нетяжелая, но все равно неприятная.
Юра явственно чувствовал: единственное, что может исправить ситуацию, — это резкая смена обстановки. Хотелось уехать из Москвы, ко всем чертям собачьим, сесть в самолет, улететь на край света. Или хотя бы купить билет на поезд, выйти на дальней станции, где трава по пояс… Ну и так далее, со всеми вытекающими подробностями…
«С чего бы это, — думал Гордеев, когда у него в очередной раз появлялись такие мысли, — не перетрудился ли ты, Юрий Петрович, часом, а?»
Хотя и нельзя было назвать его работу рутинной и однообразной — даже разбирать бумаги с процессуальными документами Гордееву приходилось реже, чем он на то жаловался. Все-таки у нас не Америка, а ведь всем известно, что именно одним из шести признаков настоящего американца является то, что он предпочтет веселой пьяной драке нудное, затяжное судебное разбирательство. В России же предпочтение отдается обычно пьяным дракам. Менталитет разный у нас. Вот и фильмы американцы любят смотреть про судебные разбирательства. А что там интересного? Одна комната, судья, прокурор, адвокат, подсудимый, свидетели разные. Ну и говорят, говорят… Скука смертная.
Обычно работу Гордеева приятно — если можно так выразиться в данном случае — разнообразили его друзья и бывшие коллеги, подкидывавшие иногда интересные дела.
Но в последнее время, как уже говорилось, Гордеева вдруг обуяла странная тоска, и он уже решил, что это именно тот пресловутый кризис среднего возраста, которого он очень надеялся избежать. По этому поводу он всегда вспоминал то не совсем приличное изречение, что жизнь — она как зебра: полоса черная, полоса белая, полоса черная, полоса белая, а потом — задница… Оставалось только надеяться, что эта самая последняя стадия жизни-зебры для него еще не наступила.
Но сегодня его настроение оказалось очень даже ничего, — видимо, от раннего подъема, который все-таки пошел на пользу. Нога почти зажила — оставалось ее потихоньку разрабатывать.