Толпа, разумеется, скорбела, некоторые, судя по цвету, вполне искренне. Особенно убивалась дядюшкина экономка Степанида. Прямо изжелтелась вся. Дай ей волю, начала бы выть и рыдать, как принято это в деревнях. Но волю ей, конечно, не дали: нашлись разумные люди, шепнули: похороны действительного статского советника – это дело серьёзное, не терпящее бабьих воплей. Не сапожника погребаем, не приказчика из скобяной лавки и даже не купца второй гильдии. Тут покойник, можно сказать, государственный, всё должно пройти чинно и благородно.
Благородной публики хватало с избытком. Губернатор Николай Петрович, правда, не соизволил почтить, прислал вместо себя огромный венок, обвитый траурной лентой с надписью «Верному слуге государеву». Зато и городской голова Пуговкин тут был, и предводитель дворянства Коняев, и директор четырехклассного училища Полуэктов… не говоря уже о рыбёшках помельче. Ну и дамы, само собой. Разве могут порядочные дамы пропустить такое событие? Месяц ведь потом в гостиных обсуждать станут, кто во что был одет, да кто как на кого посмотрел, да как соборный протоиерей отец Георгий отпевал покойного… Понятное дело, скучна жизнь в городе Твери. Тверь, она, согласно пословице, в Москву дверь (а уж тем более в Петербург), да только в дверях надолго не задерживаются, шмыгают кто туда, а кто оттуда.
Отец Георгий расстарался. Самые большие свечи, самые голосистые диаконы… и обряд провёл неопустительно. После же отпевания обратился со словом к народу, отметил высокие добродетели покойного, выразил упование, что уготованы тому приличествующие его рангу райские обители…
Ну, ещё бы отцу Георгию не стараться! Сколько пожертвований на храм было от Януария Аполлоновича! И мало того – примерный прихожанин, исправно говел, службу церковную знал точно таблицу умножения. Когда возносил своё скорбное слово отец Георгий, многие – преимущественно дамы – даже и прослезились.
А мне стоило некоторого труда сдержать улыбку.
Зато дядя Яник не сдерживался. Не хохотал в голос – такого вообще за ним не водилось, но язвительно хихикал, и щёки его при этом мелко тряслись. А чего ему стесняться – всё равно же никто, кому не надо, не увидит.
…Капля, холодная и мерзкая, тюкнула меня прямо по носу. До чего же надоела мне эта мартовская хмарь, эти обложившие небо тучи, эта вечная грязь на сапогах. Тимошка вычистит, конечно, но не в том же дело! Настоящей весны хочется! С травами! С одуванчиками! Да, я из тех, кто желает странного. Узнали бы наши, столичные, – уж точно поиздевались бы.
Меж тем церемония шла полным ходом. Распорядитель похорон, похожий на бледную поганку Иван Савельич, давал слово желающим высказаться – в очерёдности согласно чину. Желающие имелись. Причём некоторые – и впрямь от чистоты сердца. Вот казалось бы, должность у дядюшки такова, что иной сочтёт за благо держаться от него подальше… а вот поди ж ты, уважают и скорбят. Ну и разумеется, размышляют, кого из Петербурга пришлют на место почившего статского советника Стрыкина. Их можно понять – не всё ведь равно, кто вскоре возглавит здешнюю контору Тайной экспедиции. Уж такая у нас Контора, от которой благородное общество желает на пушечный выстрел быть… а меж тем Контора к ним куда ближе, ибо в мозгах у каждого сидит… оттого и языки те, кто поумнее, придерживает.