— Я слушаю.
Пойманный врасплох, он не мог говорить, он не заготовил под свои переживания речи.
— Чего вы там добивались, на дороге? — через некоторое время спросил мужчина.
— Мы просто едем, куда нам надо.
— А куда вам надо?
Тони не сказал.
— А куда вам надо?
— Мы едем в Мэн. Мы просто едем в Мэн.
— Зачем вам в Мэн?
Тони не хотел отвечать.
— Зачем вам в Мэн?
Он чувствовал себя мальчиком перед задирами. Мужчина шагнул к нему:
— Я спросил, зачем вам в Мэн?
Мужчина был так близко, что Тони слышал запах лука и чего-то сладкого и спиртного, они стояли лицом к лицу, и, хотя мужчина был худой, Тони знал, что тот может стереть его в порошок. Он отступил назад, но мужчина придвинулся. Это все разница в возрасте, сказал себе Тони, но не добавил, что не дрался с детства, а тогда — ни разу не победил. Я живу в другом мире, едва не сказал он себе.
Он не хотел говорить, что в Мэне у них летний дом.
Мужчина подался вперед, и Тони пришлось податься назад. Лучше ему меня не трогать, сказал он себе. Мужчина взял Тони за грудки и слегка тряхнул.
— Так зачем вам в Мэн?
Пустите меня, должен был сказать Тони.
— Пустите меня, — сказал он. В его голосе была беззащитность ребенка под пыткой.
В ночи зазвенел голос Хелен:
— Отстань от моего папы!
— Пошла на хер, детка, — сказал мужчина. Он отпустил Тони, хохотнул и направился к женщинам. Перепуганный, дрожащий, силящийся разогреть свою заячью кровь до нужного градуса, Тони пошел за ним.
— Зачем вам в Мэн? Твой папа мне не говорит, так что ты мне скажи, хорошо? Чего там у вас в Мэне?
— А тебе что? — сказала она.
— Да ладно, милая, мы хорошие. Колесо вам чиним. Мне сказать можно. Зачем вам в Мэн?
— В летний дом, — сказала она. — Все? Доволен?
— Твой папа думает, что он лучше меня. Как тебе это?
— Так и есть, — сказала она.
— Твой папа меня боится. Он боится, что я ему просраться дам.
— Ты вшивая жалкая дрянь, — сказала она. — Ты подонок, гад. — Она говорила высоким, громким, исступленным голосом, почти кричала.
Мужчина злобно шагнул к ней. Лора встала у него на пути, и он ее оттолкнул. Он схватил девочку за плечи, прижал к машине, и в ту же секунду Лора накинулась на него — била, царапала, оттаскивала, пока он не развернулся и не толкнул ее, свалив с ног. Прошипел: «Сука!» Как-то встрял Тони, к которому пришли силы, но мужчина махнул рукой, как ломом, и отбросил его. Как от удара ломом, засаднил его нос. Мужчина посмотрел на них троих и сказал:
— Смотрите, сукины дети, нечего со мной так говорить.
Мужчины при колесе глядели, прервав работу. Когда Тони Гастингс увидел, как его жена Лора упала, когда услышал, как она вскрикнула от потрясения и боли своим самым своим голосом, который он так хорошо знал, и увидел, как она — в дорожных слаксах и темном свитере — садится, и смотрел, как она с трудом встает на ноги, то подумал: плохо, плохи дела, — словно объявили о начале войны. Как будто до сих пор, за всю его счастливую жизнь, с ним никогда не случалось ничего действительно плохого. Он вспомнил, как подумал, когда его заячья кровь ударила ему в голову, он бросился на мужчину и тот отшвырнул его кулаком, как ломом: это не юнец-задира. Тут бьют по-настоящему.