Ночь печали (Шервуд) - страница 218
Мы били в литавры, играли на дудках и тамбуринах. Затем мы немедленно отправились к берегу, чтобы снять с кораблей паруса, весла и все необходимое. Честно говоря, люди, которые изначально были нашими врагами, стали друзьями, ведь, как и во всем мире, если человеку пообещать золото, он забудет, зачем его прислали. Не потребовалось много времени на то, чтобы убедить их опустить оружие и присоединиться к нашим героическим войскам, встать с нами плечом к плечу, так что теперь наша армия испанцев стала в три раза больше. Берналь Диас все подсчитывает.
Твой брат по оружию, команданте капитан-генерал мэр Веракруса Эрнан Кортес
Альварадо даже не знал, что и думать об этом письме. Стычка, выигранная война? Кому-то выкололи глаз, но как насчет потерь? Эпическая победа на фоне чудовищного дождя, светлячков, мушкетного огня, разбитой брони, лошадей, бивших противника копытами, чтобы выжить самим. Обычные преувеличения и прославления, героические свершения, но никакой точности. Все это попахивало стилем Берналя Диаса. И ни слова о том, когда они вернутся.
Тем временем он, Альварадо, верный слуга команданте, должен был прибыть в Теночтитлан на завершение праздника. Предстояли визиты правящей элиты и касиков, праздничный ужин и танцы. Офицеры надевали на этот праздник доспехи и шлемы с плюмажем, Агильяр ходил в бархатном берете и обвисших штанах, сделав себе прическу как у индейца. Офицеры носили мечи на перевязях с кисточками, некоторые ехали верхом, а в центре двигался Моктецума, казавшийся в славе своей повелителем, а не пленником. Это напоминало карнавал, маскарад, когда в полночь все открывали свои лица, вот только испанцы останутся волками в овечьей шкуре, делая вид, что они гости, а не завоеватели и освободители, а не поработители.
Глава 34
Той ночью Альварадо вывели из себя в первую очередь музыка и танцы, ставшие кульминацией празднования, посвященного богу Тецкатлипоке. Целый день ему пришлось выслушивать речи на языке, которого он не понимал, а потом он был вынужден смотреть на танцы, проходившие в коатепантили — узком помещении с высокими стенами, напоминавшем площадку для игры в мяч. Звуки не растворялись в ночном воздухе, а оказались загнанными в ловушку и отскакивали от стен тысячами осколков эха. Низкое гудение диссонансом взрезали звуки пяти нот флейты. Громкая музыка впивалась в уши Альварадо, словно сотня иголок. Индейцы отбивали зазубренными при помощи ракушек костями низкий ритм, от которого у Альварадо болели зубы, а о том, что это были за кости, он и думать не осмеливался. Все эти звуки, запахи и движения, истязавшие его органы чувств, скапливались в его голове, словно это была не голова, а муравейник красных муравьев, бегавших между кожей и черепом. Гонг звучал, словно предзнаменование смерти, а адский барабанный бой напоминал ему обо всех неприятностях в жизни: боли перед сном, случаях, когда его желудок отказывал на глазах у всех, жажде, сжимавшей его язык, и о том, как на побережье песок попал ему в гульфик.