Минут пять он так и лежал - с восторгом слушая разноголосый птичий щебет и шум большого города, - до тех пор, пока не вспомнил о том, что вечером их семье предстоял очередной приём.
Все эти приёмы - дневные, вечерние, с рассадкой и без рассадки, с возможностью завязывания контактов или без оной, торжественные и не очень, укрепляющие и расширяющие связи, оказывающие влияние на местные власти - за прошедшие две недели успели надоесть ему почти до зелёной тоски.
По большому счёту ему не было никакого дела до свалившихся на него общепринятых правил и протокольных формальностей, - это была чужая, совсем не интересная жизнь. Он её не хотел. Он хотел совершенно другого, - встречать рассветы, слушать ветра и смотреть на звёзды.
Желание это было настолько острым, что он даже подпрыгнул на кровати. Подпрыгнул, бросился к гардеробной, отыскал там то, что на его взгляд меньше всего было напичкано электроникой, и, лихорадочно одевшись, выскочил во двор.
Во дворе было зелено и безлюдно.
Представив себя невидимкой, мальчик прокрался мимо охраны, обогнул здание посольства, пересёк маленький скверик, перелез через узорчатую посольскую ограду и очутился на улице.
Улица уже была многолюдной, но его это нисколько не огорчило: всё так же представляя себя невидимкой, он побежал вдоль чугунной ограды туда, где вдалеке по высокому ажурному виадуку медленно полз один из составов городского метро.
Платформа метро оказалась высоко вверху.
Прозрачный лифт, поднимающий на неё пассажиров, приветливо пиликнул и отнёс Мэтта туда, где толпились люди.
Затем в окно поезда, у которого пристроился мальчик, было видно, как навстречу - с запада на восток - медленно наплывает большое, грозное, отягощённое тёмными дождевыми облаками небо.
К тому моменту, когда он вышел из метро в окаймляющем Рузыне лесопарке, солнце пропало и начал накрапывать дождь.
Мэтт вовсе не боялся дождя: там, на Альфе, он тысячи раз и мёрз, и промокал до нитки.
Отчасти именно поэтому он оглянулся на уходящую дальше, на запад, за космодром магнитку и пошёл по посыпанной мелким гравием дорожке туда, где под пологом смыкающихся крон таилось неведомое.
Долгое время дождь, накрапывающий там, снаружи, вообще не давал о себе знать, настолько густым было переплетение ветвей у Мэтта над головой.
Он шёл, думая о себе, об Ае, об Альфе, о Земле и не заметил, как утро утонуло в грозном грозовом сумраке, и парк стал тихим и мрачным.
Когда ударила первая молния, было уже настолько темно, что выхваченные разрядом деревья впервые показались мальчику склонившимися над тропой хмурыми великанами. Под оглушительное "агррргрр!!" он, никогда не видевший и не слышавший ничего подобного, вынырнул из несвоевременной рефлексии и присел от испуга.