Графиня рассмеялась:
— О нет, милорд, — таких доказательств я уже получила предостаточно. Как ты будешь со мной обращаться теперь, когда мы поженились? Будешь ли ты мне ласковым мужем или пьяной деревенщиной, вроде бедного Эссекса...
— Если бы я попробовал, ты бы отплатила мне за это тем же, чем и ему, — отозвался он. — Л я предпочитаю, чтобы ты была счастлива... и верна мне. Почему ты только что сказала, что не в силах поверить в это?
— Потому что, полагаю, это окончательное доказательство того, что ты отказался от всех надежд стать супругом королевы. А между тем все эти годы я не была в этом уверена.
— Женщин невозможно ни в чём уверить, — медленно проговорил он. — Ты знаешь, что я тебя люблю, но иногда ты бываешь ничем не лучше её — так же выспрашиваешь, требуешь и расставляешь мне ловушки.
Летиция подошла к нему и присела на кровать; она взяла его руку и вдруг поцеловала её.
— Я ничего не требую и не расставляю никаких ловушек, — сказала она. — Я знаю, ты не потерпел бы этого ни от кого, кроме королевы. Я люблю тебя, ты любишь меня, а если она развлекается тем, что заставляет тебя ходить колесом ей в угоду, это не моя вина.
— Я знаю, — ответил он и положил голову ей на грудь. — Я очень счастлив, Летиция. Теперь я могу возвращаться ко двору, плясать на канате, подобно остальным, и знать, что в моей жизни тайком присутствуешь ты и никому не под силу отнять тебя у меня.
— Иногда ты говоришь так, будто она тебе ненавистна, — тихо произнесла она. — Но это не так, Роберт, даже если тебе кажется по-другому. Ты просто ревнуешь, потому что её окружают другие мужчины с такими же честолюбивыми стремлениями, какие некогда были у тебя самого.
— Они не добьются большего, чем я, — ответил он. — Так же как со мной, она будет играть с ними, как кошка с мышкой: то любить и улыбаться, то вдруг оскаливаться. Теперь уже она не достанется никому. Когда я первым попытал с ней счастья, у меня был шанс, хотя, как я сейчас понимаю, и небольшой, но я его упустил. Королева меняется, Летиция; она меняется прямо на глазах. Ты всё время говоришь, что я всё ещё люблю её, и я готов сделать комплимент твоему уму, признав, что это так. Но какова эта любовь, мне понять не дано. Как может человек любить молнию или езду галопом по неровной дороге? Что он ощущает, когда целует ласкающую его руку и вспоминает, как эта же рука ударила его по лицу... Я не поэт, а то, пожалуй, я смог бы это описать. Оставляю эту задачу Хэттону, он у нас при дворе нынче главный стихоплёт. Вот что я тебе хочу сказать: теперь в королеве осталось меньше женственности, чем когда бы то ни было, и вместе с тем мужское внимание требуется ей больше, нежели любой из женщин. Она трудится и правит... Боже, видя её в совете, я замираю от восхищения, ни один король не мог бы быть столь волевым политиком! Она упивается своей властью, как вином, и подобно вину, власть ударяет ей в голову. Она живёт и дышит одной властью. И при этом её единственное развлечение — притворяться и перед собой, и перед другими, будто она желает лишь одного: чтобы её считали обыкновенной женщиной. Но стоит только пойти ей наперекор, и маска спадает. Мне доводилось видеть то, что находится за этой маской, и в мире нет ни одного мужчины, который попробовал бы совладать с этим и остался в живых. Поэтому она останется незамужней до конца. Рядом с ней всегда будут лишь мужчины вроде Хэттона и остальных, которые льстят ей в надежде на вознаграждение, и один мужчина вроде меня, который остаётся рядом, потому что не смеет её покинуть. Хотя всё равно он не смог бы ускользнуть от неё, даже если бы и попытался.