-- А чего сразу в чистилище? В другое место нельзя? -- запричитала живая покойница.
-- Нет, -- отрезал я. -- За издевательства над зятем гореть тебе вечно!
-- Я больше не буду, -- совсем уж по-детски всхлипнула Нинель Абрамовна.
-- Делай, как сказал! -- Рявкнул я и на всякий случай потряс косой.
Женщина понеслась к воротам. Сонный стрелец, не прекословя, отпер калитку и убрался за дом. Я рванулся на улицу. Схватил Нинель Абрамовну за отворот рубашки и припер косой к забору.
-- Значит, не будешь больше над князем измываться?
-- Истинный крест, -- побожилась женщина.
-- Ладно, -- смилостивился я, -- поживи еще пока. И чтоб к утру ноги в княжеском доме не было. Завтра приду, проверю! А если услышу хоть слово дурное о Пиримидоне -- в гроб заживо вгоню! Ясно!
-- Д-д-даа, -- тряслась в истерики старушка. -- Сей же час в деревню уеду. Сей же час...
-- То-то! -- погрозил я пальцем и отступил в сумрак.
Нинель Абрамовна без чувств рухнула на землю.
Я закинул косу в кусты и бросился бежать. Выскочил на дорогу, от обочины наперерез метнулась тень. Последнее, что я увидел, это огромный кулак, опускающийся мне на голову.
Очнулся я от тупой ноющей боли в висках и знакомого утробного рыка старшего Лабудько:
-- Братцы, я приведение кажись глушанул, -- хвастался Васька.
-- Убью! -- простонал я.
-- Во, сволочь! По нашему балакает! Наверно еще треснуть надо...
-- Отставить, -- вмешался на мое счастье Кондрат Силыч и принялся стягивать размалеванную сажей рубаху. -- Пахан, ты!?
Я молча кивнул и жестом попросил воды. Пока живительная влага возвращала меня к жизни, Васька топтался рядом и пыхтел над ухом:
-- Пахан, я ж не специально. Лежу у дороги, по приказу Евсея за княжеским теремом наблюдаю, а тут что-то непотребное из кустов лезет, вот и приложился кулаком... в пол силы всего...
-- Проехали, -- отмахнулся я, вытирая ладонью губы. -- Все в сборе?
-- Так точно! -- отрапортовал Фраер.
-- Тогда ноги в горсть и на выезд.
-- Так кто ж нам ворота ночью откроет? -- изумился Антоха.
Я протянул пастуху листок с печатью:
-- Держи разрешение и гони, родной, гони!
Через пол часа мы благополучно покинули город. Яркая луна высветила набитую колею, массируя шишку на лбу, я снова прошептал:
-- Гони, Антоха! Гони, родимый!