3. Кантовская критическая философия знаменует собой решающую стадию в истории этой постоянно совершающейся подмены вопроса об удерживаниивместе-разделенного вопросом о том или ином конкретном типе удерживания. Здесь занавес становится наиболее тонким - но именно ввиду этого и наименее трудно отличимым от того, что за ним скрывается, и оттого в наибольшей степени неотделимым от него. Подмена принимает здесь форму редукции вопроса о синтетическом к вопросу о трасцендентальном; и именно эта редукция и осуществляемое ей замыкание продолжает определять поле современной мысли - даже и в наиболее радикальных попытках преодоления кантианства.
С одной стороны, вопрос о синтетическом представляет собой наиболее радикальную попытку сделать объектом знания чистое удерживание-вместе-разделенного как таковое, не сводя его к вопросу о том или ином типе удерживания. «Понятие, которое Кант выставил в своем учении об априорных синтетических суждениях, - понятие о различенном, которое также нераздельно, о тождественном, которое в самом себе есть нераздельное различие, принадлежит великому и бессмертному в его философии»[12]. Сутью проблемы синтетического (на которую Кант указывает как на главный вопрос критической философии, да и на главный - и до сих пор упускавшийся - вопрос философии как таковой) является прояснение того, каким образом субъект и предикат, не будучи фундированными ни в единстве опыта (как в апостериорных синтетических суждениях), ни в единстве понятия (как в априорных аналитических), и вообще принципиально не будучи сводимыми к какому бы то ни было предшествующему единству, то есть оставаясь принципиально разделенными, тем не менее оказываются связанными именно в этой своей бессвязности и без нанесения ей ущерба - удержанными вместе именно как разделенные. Радикальность кантовского предприятия не в последнюю очередь состоит именно в настаивании на реальности такого рода связи, лежащей в основании математического и физического познания, да и всего опыта в целом, и отказа свести ее к той или иной иллюзорной «кажимости» (как это делает, в конечном итоге, Юм).
Однако, с другой стороны, этот вопрос, едва будучи поставлен, подвергается двойной редукции или двойному сужению, и если первое из них является объектом атак практически всей пост-кантовской философии начиная с Гегеля, то второе в тени этих атак продолжает оставаться непоколебленным и незатронутым (в целом, это верно относительно замыкания всякой ситуации: оно всегда осуществляется путем двойного приравнивания А=В=С; и в то время как отождествление В и С становится объектом многочисленных ревизионистских и скептических атак, единство А и В продолжает оставаться незатронутым, само собой разумеющимся и не подвергаемым сомнению; более того, бурная деятельность по постановке под сомнение идентичности С и В и нахождение разного рода D Е F и G, которым - а вовсе не С - идентично В, является буфером и дымовой завесой, выгодной силам, господствующим в этой ситуации и активно ими поддерживаемой). С одной стороны, вопрос о синтетическом ставится Кантом как вопрос о суждениях - то есть размещается в поле эпистемологии и логики. Однако эта территориализация (которая, как уже было сказано, является излюбленной мишенью критиков «Критики», пытающихся освободить ее от ее собственной внутренней запутанности и от той преграды, которую она ставит на пути собственного движения, начиная с Гегеля и немецких идеалистов) является лишь вторичной и завершающей по отношению к решающей: отождествлению вопроса о синтетическом и вопроса о трансцендентном или априороном - то есть вопроса о данности неданного.