Я поднесла ее к размытому фото мертвой девушки. Рот и нос на них совпадали. Единственное различие состояло в глазах. На моем фото глаза были открыты, а на газетном – закрыты. Но я знала, что если глаза мертвой девушки открыть, придержав пальцами, они посмотрят на меня с тем же мертвым, мрачным и пустым выражением, что и глаза на моем фото. Я засунула свою фотографию обратно в сумочку.
«Просто посижу на солнышке на этой скамейке в парке еще пять минут, вон по тем часам на доме, – сказала я себе, – а потом пойду куда-нибудь и сделаю это».
Я услышала хор тихих голосов.
Разве тебя не интересует твоя работа, Эстер?
Знаешь, Эстер, у тебя налицо все симптомы неврастении.
Так ты ничего не добьешься, так ты ничего не добьешься, так ты ничего не добьешься…
Однажды душным летним вечером я целый час целовалась с волосатым, похожим на обезьяну студентом-юристом из Йеля, потому что пожалела его – такой он был страшный. Когда мы перестали целоваться, он сказал:
– Я тебя вычислил, крошка. К сорока годам ты станешь законченной ханжой.
«Надуманно!» – начертал преподаватель по творческому мастерству в колледже на моем рассказе под названием «Большой уик-энд».
Я не знала, что такое надуманно, поэтому заглянула в словарь. Надуманно, искусственно, притворно.
Так ты ничего не добьешься.
Я не спала три недели. Мне казалось, что самое красивое на земле – это, наверное, тени. Миллионы движущихся очертаний и замкнутых пространств теней. Тени прятались в ящиках комодов, в шкафах и чемоданах, их отбрасывали дома, деревья и камни, они скрывались за человеческими взглядами и улыбками, и многие километры теней жили на ночной стороне планеты.
Я посмотрела на две полоски лейкопластыря телесного цвета, наклеенные крест-накрест на икре моей правой ноги.
В то утро я предприняла первую попытку.
Я заперлась в ванной, напустила полную ванну теплой воды и достала жиллетовское лезвие.
Когда одного древнеримского философа или кого-то еще спросили, как он хочет умереть, тот ответил, что вскроет себе вены в теплой ванне. Я подумала, что это окажется легко – лежать в ванне и видеть, как от запястий расплывается краснота, толчок за толчком заполняя чистую воду, пока я не погружусь в сон под водной гладью, яркой, как маки.
Но когда я почти решилась, кожа на запястье показалась мне такой белой и беззащитной, что у меня не хватило духу. Казалось, то, что я хотела убить, заключалось не в коже и не в тонкой синеватой ниточке, пульсирующей у основания большого пальца, но где-то еще, глубже, в потаенном месте, куда добраться гораздо труднее.