О любви. Истории и рассказы (Степнова, Антология) - страница 245

– Супер, – говорю, – а меня Марсельеза.

Он засмеялся:

– Смешно, – говорит. – У нас в Дагестане женщины шутят редко.

– Ага, – говорю, – зато у вас в Дагестане мужчины остряки!

Он нахмурил брови:

– Вас, наверное, здесь обидели?

– Да нет, достали просто. Честно говоря, – я бросила на него ледяной взгляд, – у меня нет желания общаться, книга интереснее.

– А что у вас за книга? – широко улыбнувшись, спросил он.

Ну, думаю, получай фашист гранату! И так невинно, словно речь идет о путеводителе по Дагестану, отвечаю:

– Да вы наверняка читали – Максимилиан Волошин.

Он опустил глаза и стал нервно крутить на пальце обручальное кольцо. Сейчас напряжется и скажет что-нибудь типа: «О, это мой любимый рассказ!»

Я ухмыльнулась не в силах скрыть свое преимущество в этом раунде. Ну давай, говори что-нибудь, сейчас я тебя нокаутирую! Он поднял на меня голубые прозрачные глаза и заговорил, не отводя взгляда:

Раскрыв ладонь, плечо склонила…
Я не видал еще лица,
Но я уж знал, какая сила
В чертах Венерина кольца,
И раздвоенье линий воли
Сказало мне, что ты как я.
Что мы в кольце одной неволи —
В двойном потоке бытия.

Вот это апперкот! Откуда он это знает?! Может, писатель? Или поэт? Может, внебрачный сын Расула Гамзатова? Волошина в этом году впервые за шестьдесят лет переиздали, да и то никто, кроме работников Ленинки, этого издания не видел! Даже у нас на филфаке не все в курсе его творчества! Я была просто в шоке! А он, не моргнув глазом, дочитал до конца и говорит: «Это мое любимое». То есть намекает, что еще и нелюбимое знает! Я прямо язык проглотила. А он помолчал немного и вдруг начал рассказывать…

– Мой дед белогвардейцем был. Они в двадцатом году Дагестан захватили. Тут он бабку мою и встретил. Любовь была роковая, тайная и долгая. Бабка даже по-русски говорить научилась. А потом его убили, и она беременная осталась. И всю жизнь хранила книжку, которую он однажды ей вслух читал и в траве забыл. Читать сама она не умела, а только водила пальцами по буквам, точно слепая, и шептала никому не понятные слова. Потом отец хранил эту книгу, как семейную реликвию, пока не ушел на войну добровольцем в сорок пятом…

Перед самой победой мать ему написала о том, что я родился, но письмо пришло в часть после взятия Берлина, когда его уже не было… Не знаю, почему я все это тебе рассказываю. Наверное, меня уже давным-давно так, как ты, никто не слушал. Эмина была последней.

– А кто эта Эмина? – тихо спросила я, будто боясь его спугнуть.

– Тебе действительно интересно?

Я кивнула.

– Я любил ее… Ты знаешь, я ей часто читал стихи Волошина. В тот день была назначена наша свадьба, а утром мы поехали кататься на велосипедах. Я обогнал ее. Как дурак, несся вперед не оглядываясь, потом спохватился, что ее долго нет, и поехал назад.