Но я так и не успел решить вопрос о необходимости либо ненужности желчного пузыря.
В ту самую минуту, когда поезд прибыл в Лондон и я склонился к окну, чтобы позвать носильщика, случилось то, чего не случалось уже много лет. Как и тогда в Париже во время ужина с Мэрионом Симсом, боль пронизала меня вплоть до правого плеча, потом я почувствовал, будто бы кто-то разрывает когтями мое правое подреберье. Я смог произнести лишь четыре слова: «Только не к Тэйту!»
В поезде Сьюзан дала мне еще морфия. С трудом я добрался до номера в «Вестминстер Пэлас Хотель». Приступ был таким тяжелым, что только дополнительные дозы морфия и белладоны в сочетании с теплыми компрессами в конце концов принесли мне облегчение. Сьюзан попыталась предупредить Листера, но его оказалось невозможно найти. Вместо него пришел сэр Джон Пэйджет с ассистентом, который оставался со мной всю ночь. Он был уверен, что речь идет о закупорке желчного протока. Вся моя голова приобрела желтоватый оттенок. Меня изнуряли постоянные приступы рвоты. На нижнем краю печени образовалась опухоль, увеличивавшаяся от часа к часу. Сьюзан уже думала вызвать Тэйта, когда произошло еще одно маленькое чудо.
Пока я лежал в полусознании, собственный врач отеля, некий доктор Гильд, также призванный на помощь, с согласия Сьюзан и с помощью еще одного ассистента воспользовался рецептом, который сработал однажды во время приступа одного из постояльцев рабочего дома в Ирландии. Произведя несколько подготовительных манипуляций, а именно обложив меня теплыми грелками и дав белладонны, чтобы расширить желчный проток, он поднял меня с постели и стал раскачивать из стороны в сторону в попытке вернуть камень в желчный пузырь. При этом я чуть было не потерял сознание. Но его отчаянные старания в сочетании с совершенно нетрадиционным подходом возымели-таки действие. Двадцать четыре часа спустя я проснулся, почти не чувствуя боли, и увидел измученное, но счастливое улыбающееся лицо Сьюзан. Мне потребовалось еще четыре недели абсолютного покоя, чтобы встать на ноги, и еще две недели, чтобы окончательно поправиться.
Но это было не единственное чудо. В конце недели Сьюзан впервые за долгое время принесла мне почту.
Среди прочей корреспонденции я нашел письма от многих знакомых врачей, к которым во время моей болезни за советом обращалась Сьюзан. Одно из них было от немецкого профессора Фридриха Эсмарха, с которым мы познакомились в Киле несколько лет назад. Эсмарх, которому в то время было около пятидесяти шести, получил известность во многом благодаря «обескровливанию Эсмарха», методу, когда после наложения жгута излишки крови откачивались через эластичную трубку, и операция проходила «без крови» или, лучше сказать, с минимальными ее потерями. Своей пышной белой бородой и торжественной черной мантией, надеваемой им на время операции, Эсмарх произвел на Сьюзан огромное впечатление.