Перед самым завтраком в палату, озираясь, как шпион в старых кинолентах, вошел Фролкин Семен со свертком в руках.
– Вот, что ты просил… Говори быстро, как само* чувствие, а то меня сейчас отсюда извлекут.
– Как же ты просочился?
Семен подмигнул, давая понять, что для него преград не существует.
– Ладно, у тебя, я вижу, все в порядке… Поправляйся. В понедельник у нас собрание, будут Карнаухова судить.
– За что?
Кисунов устроился поудобнее, чтобы слушать. Фролкин говорил, наклонясь почти к уху Афиногена. Это Ваграна Осиповича беспокоило и настораживало.
– Уж найдут за что. Будут нового заведующего ставить над нами… Ладно, побежал я. Мы с Сережкой, может, вечером заскочим, тогда все обсудим. Ты, главное, поправляйся. Болит еще?
– Ничего, терпимо. Говоришь, в понедельник?
– Ага.
– Я приду на собрание.
– Конечно, придешь, куда ты денешься. Без тебя и проводить его не будут.
Фролкин исчез, бесшумно растворился в дверях. Кисунов желчно заметил:
– Кажется, начинают разоблачать ваших дружков, Гена?
Он не совсем, естественно, понял смысл сообщения, но догадался, что ничего хорошего Афиногену не довелось услышать. Он ошибся.
Новость не была для Афиногена ни хорошей, ни плохой, да, пожалуй, и новостью не была. Весь вчерашний день он собирался позвонить Кремневу и сказать, что помнит о предложении и решения еще не принял. Какое решение мог он принять, если с той минуты, когда вышел из кабинета Кремнева и грохнулся в коридоре, ему ни разу не удалось сосредоточиться. Мысли его реяли легкокрылыми стрекозами, перелетая с предмета на предмет, нигде не задерживаясь. Он и звонить поэтому не рискнул. Думал, отступит болезнь, прояснится разум, тогда, здоровый, он сумеет понять, что происходит. Он не испытывал ни радости в связи с открывающейся перспективой, ни сочувствия к Карнаухову – был безразличен. Чудное дело, стоило ему заболеть, и все, что так полно занимало его, мучило, – работа, планы на будущее, отношения в отделе, – все показалось не дороже выеденного яйца.
Капитолина Васильевна прикатила в комнату тележку с завтраками для «неходячих» больных. Афиногену опять дали тарелку каши, сваренной из совершенно непонятного сырья – то ли пшена, то ли овса, – и стакан слабенького чая с кусочком подсушенного хлеба.
– Рыбки бы постненькой, – взмолился он. – Хочется покушать. Шашлычок бы на косточке.
– Хорошо, если появился аппетит, – отметила медсестра, заботливо поправляя одеяло. – На обед принесу паровую котлетку.
– У него аппетит и не пропадал, – с досадой сказал Вагран Осипович.
– А вы почему не идете в столовую, Кисунов?